Сказания Фелидии. Воины павшего феникса - Марина Маркелова

— Другого я и не ожидал услышать, — Аллер устало взглянул на Римальда. — Ну, так что решишь, Глава? В тюрьму меня за недовольство отправишь.

— Нет, — отрезал Римальд.

Он, заложив крепкие, но короткие руки за спину, подошел к Аллеру, раздумывая, оглядел, качнул недовольно головой.

— Вот что я решил, — не громко решил он, и Аллера удивило его лицо вдруг пропитавшееся мягким сочувствием.

— Я думаю, что все мы — люди. А людям свойственна усталость, — продолжил Римальд, расхаживая взад-вперед по шатру. — Я прощаю тебя, как старый друг. Ведь ты прав кое в чем — одна оплошность не должна затмевать собой прочих заслуг. А я все помню. Но, как Глава, обязан следить за своим отрядом и пресекать всевозможные нарушения Закона. Я приговариваю тебя к наказанию. Чтобы ни тебе, ни другим неповадно было. Но, это еще не все, тебе необходимо привести мысли в порядок…

Аллер почувствовал, как по плечам и спине его защекотало, пробегая слабой дрожью, предчувствие нежданного. Римальд, суровый и строгий, никогда не говорил так мягко и добро с воинами. Но то, что Аллеру предстояло услышать потом, не просто потрясло его. От радостного удивления, воин остолбенел даже не смог ничего ответить Главе.

— После того, как отбудешь наказание, — сказал Римальд, — я дам тебе отпуск. Можешь отписать жене…

В дом, через открытое настежь окно из сада смотрела роза. Белая, крупная она разглядывала обнажившимся желтым глазком задумчивую женщину посреди комнаты. Свою хозяйку.

Эльда, словно спросонья, вяло и не торопясь, подошла к окну, бережно погладила бархатные лепестки розы. Соседи всегда завидовали ее цветам, удивлялись, как без ежедневной опеки, те вырастают сильными и красивыми. Розы достигали высоты в полтора метра, долго цвели и давали обильное потомство без лишних забот. Они будто были сорняками и, пользуясь тем, что на них не обращают внимания, пускались в рост.

Розы всегда радовали Эльду. Она наслаждалась их одновременной пышной красотой и нежностью. Но сегодня, когда ее пальцы смахнули хрупкую росу с любимых лепестков, мимолетная радость не смогла прогнать легкой грусти.

А грустила Эльда в последнее время часто. Чем меньше времени оставалось до рождения ее второго ребенка, тем сильнее сталкивались в ее тоскующем сердце две противоположности. От тоски по мужу рождалось беспричинное сомнение: ей вдруг начинало казаться, что Аллер не вернется, и семья ему больше не нужна. Что служба — лишь отговорка. В такие минуты Эльде просто не хотелось жить, ранимую душу щемило и кололо, силы, которых из-за тяжелой беременности у нее и так осталось немного, быстро покидали Эльду. И вот тогда становилось обидно. Сердиться Эльда не сердилась, лишь думала с гнетущей печалью: «Не ценит меня Аллер. Служба для него — вся радость. А я? А что я. Зачем дорожить тем, что у тебя всегда будет. Вот не станет меня, тогда и поймет, что потерял. Только вернуть уже ничего будет нельзя».

Подобное чувство возникало всякий раз, когда Аллер оставлял дом, и давно бы уже извело Эльду, если бы она не помнила того, как не раз Аллер подтверждал свои горячие чувства к ней и Гасперу. Эти согревающие воспоминания и становились той соломинкой, что вытягивали несчастную женщину из горькой пучины. Раньше ей немногого хватало, чтобы улыбнуться и вздохнуть свободно, но теперь что-то случилось — побороть страшные предчувствия с каждым разом становилось все тяжелее. Они не просто наваливались на Эльду, а безжалостно душили ее. Эльда чахла и загибалась. Ей нужен был Аллер, хотя бы на день, но он все не возвращался. И только забота о детях, о еще одних ее бесценных сокровищах, удерживало Эльду от окончательного падения…

Эльда стояла возле окна, ласкала пальцами розу, смотрела на улицу, по которой Аллер уезжал и возвращался. Она всякий раз ждала перестука костяных копыт, храпа усталой взмыленной лошади. Но улица отвечала лишь гулом столичной толкотни.

— Гаспер! — позвала она, собравшись с силами. — Гаспер, где ты, пропащая душа?

За живой изгородью, окружавшей дом, раздался шорох и настороженный шепоток. Через секунду из-за ровно подстриженных когда-то, а теперь обросших, похожих на лысеющих ежей, кустиков высунулись два довольных мальчишечьих лица. Смотреть на них без улыбки не смог бы даже самый угрюмый и злой человек. Зов Эльды отвлек этих двоих пострелят от какой-то очередной шалости, и, хоть они и обратили внимание к женщине, мысли их и не думали отвлекаться от важных детских затей.

— Я тут, мама! — весело откликнулся один из них.

Гаспер был больше похож на отца. Сколько бы Эльда не разглядывала сына, придирчиво выискивая хоть какие свои черты, он видела лишь маленького Аллера. У Гаспера были вьющиеся длинные волосы, чернее куска угля, которые Эльда заботливо зачесывала к затылку и закрепляла древесным воском каждый день, худощавое лицо с острыми скулами и, самое главное — взгляд темно-карих глаз. Пронзительный, сверлящий, холодный, когда мальчик сердился. Взрослых он настораживал, а детей пугал. Но, когда Гаспер веселился и радовался, не возможно было найти иного, более глубоко источника тепла и любви, чем его темные глаза. И это, наверное, было единственное, что Гаспер унаследовал от матери. Он умел смеяться.

Его приятелем оказался восьмилетний парнишка в выцветшей, местами изодранной одежде, с всклокоченными волосами цвета соломы и глазами, голубыми, как весеннее небо, пухлощекий и толстопалый. Мальчишку звали Териз, он был четвертым из шестерых детей местного пекаря. Его отец с головой ушел в дела, чтобы прокормить семью, все время матери отнимали недавно появившиеся на свет близнецы. Теризу почти не доставалось родительского внимания, предоставленный сам себе, он домой забегал только для того, чтобы поесть и выспаться, а все остальное время проводил на улицах города, общаясь, как со взрослыми, так и с детьми. Он был хитер и проворен, любил пошутить, но никогда не делал этого во зло, был отзывчив и не избалован. Люди любили его за это и, часто, просто так, за хорошее настроение, клали в карманы его широких, но коротковатых штанишек, кто сладкую плюшку, кто конфету, кто спелое яблоко, а кто и монетку. Он всегда брал, но никогда не попрошайничал.

— Иди обедать, гулена, — позвала Эльда, — и не забудь Териза пригласить.

— Бегу! — отозвался мальчик и снова спрятался за кустами.

Эльда отошла от окна, вздохнула глубоко, почувствовала, как неохотно, но спадает с плеч и груди нелегкий покров печали. Был сын, было то, ради чего стоило жить.

И вдруг сердце, только ощутившее прелесть покоя, неистово заметалось в груди, забилось о ребра, как пойманная дикая птаха о прутья клети. Перед глазами разбежались в разные стороны ломаные круги, грудь сдавило. Эльда покачнулась на ослабевших в одно мгновение ногах, чуть не упала. Но спас подоконник. Женщина оперлась на него, но сил устоять все же не было. Эльда медленно осела на пол.

Дышала она через силу. Боль, будто не простив ей минутной радости, размозжила внутренности и рассекла чрево Эльды раскаленным ножом. Женщина застонала — вскрикнуть не хватило воздуха.