Бессмертие надо заслужить! - Владимир Очеретный

женился на жёлтой. Таким образом, поведение Ивана в ситуации с Ниной частично объяснялось генетическим влиянием. Здесь же всплыло и про деда-лингвиста, который — что опять же меня поразило — достиг синего статуса (я дрался с внуком синего!), но упор всё же больше делался на жёлтой матери.

В итоге нас обоих поставили на особый учёт сроком на год и приговорили к чувствительным штрафам. Сюда же добавилась плата за аренду крыши (моя доля оказалась в три раза выше — из-за внезапной любви к закатам). Моим родителям пришлось отказаться от летнего путешествия и кое-каких покупок, и это было ещё не самое худшее. Инцидент произошёл буквально накануне совершеннолетия (Ивану до него оставалось три недели, мне — чуть больше месяца) — того дня, когда положено сдавать тесты на подтверждения статуса, который пока носишь условно, как представитель своей семьи. Произошедшее катастрофически снижало наши баллы по общей лояльности и толерантности и ставило под огромный вопрос успешное прохождение процедуры — вплоть до понижения в жёлтые. Тётечка в зелёной мантии высказала веское мнение, что даже отличных показателей по ментальным и академическим дисциплинам нам может и не хватить. Учитывая добрую репутацию наших семей, для спасения положения она назначила нам дополнительный тест на отсутствие агрессивности по отношении друг к другу — в суде, в своём присутствии, ровно через неделю.

Всю эту неделю я старался не думать о том, что в нашей договорённости есть тонкое место: в ней отсутствует защита от обмана. Ивану ничего не стоит сообщить Нине, что он — единственный и безоговорочный претендент. Как я проверю, что Выготский переспал с ней всего один раз? На одной ночи он запросто может и не остановиться! У них завяжется роман, и к сентябрю, когда труппа снова соберётся, даже разоблачение коварства уже ничего не изменит! Нина скажет: «Прости, но всё уже сложилось»!

Для изгнания тревоги я переключал мысли на важность предстоящего теста в суде: от него зависит так много, что перед результатом меркнет даже ценность обладания Ниной. В целом, мне это удалось, к тому же Система ментальных коммуникаций и родители тоже хорошо поработали со мной, чтобы настроить на отстранённо-умиротворённый лад.

Несомненно, такие же усилия были приложены и со стороны Выготского: тестовая беседа носила почти светский характер. Мы довольно искренне обменялись приветствиями, вопросами о делах и даже неплохо справились с «Рад тебя видеть». Успешное начало придало смелости ступить на минное поле:

— Как Нина? — поинтересовался я как бы невзначай. — Вы с ней виделись?

— Не-а, — скучно произнёс Иван. — Забудь про Нину.

— Что значит «забудь»? Почему?!

— Видишь ли, она хорошо подумала — очень хорошо подумала…

— И?..

— …и поняла: мы оба ей не подходим.

— Ничего себе! — потрясённо выдохнул я. — Это она тебе в кафе сказала?

Иван покачал головой.

— А где? Вы с ней виделись или… так она даже не дождалась?! — эта догадка сразила меня окончательно. — Чтоб у меня биочип отвалился!..

— В здании суда прошу не выражаться! — тётечка в зелёной мантии, до сих пор пристально следившая за эмоциональным фоном беседы, тут же устремила в меня строгий, недовольный взгляд.

Я был слишком ошеломлён и, лишь машинально кивнув ей в ответ, снова обратился к Ивану:

— Так что же? Получается, мы с тобой — кретины?..

— Получается, так…

Мы поговорили ещё минут десять — договорились вместе бросить театральную студию, обсудили предстоящие тесты к совершеннолетию (Иван их совсем не боялся: он сообщил свои предварительные баллы, и я чуть не сел на пол — с ними чуть ли не сразу можно было получать голубой статус или, по крайней мере, тёмно-зеленый), перешли на совсем уж отвлечённые темы, и вскоре судья отпустила нас с миром: тест на отсутствие агрессивности был успешно сдан.

На улице обменялись рукопожатиями.

— Я думал, у тебя реакция получше, — сказал Иван напоследок.

— Ха! Я думал о тебе так же. Счастливо!

Мы расстались. В тот момент я отчётливо понял: навсегда.

3.

У этой давно забытой истории случилось неожиданное продолжение — вероятно, оно и стало одной из причин выбрать меня для встречи с Выготским.

Два года назад со мной связалась Нина — у неё нашлось ко мне срочное и очень важное дело. Она предложила встретиться в «Сказке», но я ответил: мы же уже взрослые — зачем нам «Сказка»?

— А где ты хочешь?

— Даже не знаю…

Сошлись на демократичной «Радуге».

Мы сели в зелёном секторе, заказали жасминовый чай и некоторое время изучали друг друга. Нина изменилась: вокруг глаз собрались морщинки, тёмные с рыжим отливом волосы были коротко пострижены, хрупкое прежде тело стало зрелым, чуть полноватым, что подчёркивалось плотно обегающим пестроватым платьем — с глубоким декольте и длиной сильно выше колен. Только грудной голос, веснушки и молочная кожа никуда не делись.

А дело ко мне было такое: её десятилетний сын тяжело, практически неизлечимо, болен. Неизлечимо — в рамках жёлтой медицины. Однако, если его поместить в зелёную клинику и сделать необходимую операцию…

— Ты стал доктором…

— Я не доктор, — поспешно сказал я, — я только работаю в клинике.

— Всё равно, — неожиданно она обхватила мою руку с двух сторон, — только ты можешь помочь! Он — хороший мальчик! Очень-очень хороший! Очень-очень-очень!..

Я попытался мягко высвободить руку, но Нина её не отпускала. Не сводя с меня умоляющего взгляда, она сказала, что, если я помогу ей, она отблагодарит меня — отблагодарит так, как ещё ни одна женщина не благодарила мужчину.

Меня бросило в жар и смятенье. Я стал рассматривать узоры на её пестроватом платье и вдруг понял, что это, прямо скажем, вульгарное одеянье — лучшее в её гардеробе. Или, как она, вероятно, считает, самое соблазняющее. И во мне что-то щёлкнуло — какие-то запретные чувства. Вместо того, чтобы сказать: понимает ли она, что, в сущности, просит меня пойти на должностное преступление, я дал слабину и спросил о другом: почему она думает, что я всё ещё хочу её?

— Ты, может, не хочешь, но семнадцатилетний мальчик внутри тебя — очень хочет!

— Он хотел семнадцатилетнюю девочку.

— И всё равно!.. Всё равно!.. Прошу тебя! — она притянула мою руку ещё ближе к себе, прямо к груди, и это был не жест соблазнения, а инстинктивное стремление передать своё сводящее с ума беспокойство.

Чуть помедлив, прежде окончательно капитулировать, я счёл нужным предупредить, что уже не испытываю к ней трепетного чувства, а вот моя сексуальная фантазия с годами стала довольно разнузданной.

— Я готова! — тут же откликнулась она. — Ты ни о чём не пожалеешь!

— Хорошо, — вздохнул