Маэстра - Л. Хилтон

4

Когда я начала работать в клубе, унижения на моей дневной работе перестали меня беспокоить и стали вызывать скорее раздражение. В «Гштаде» у меня была хотя бы иллюзия того, что я сама себе хозяйка. Я пыталась уговорить себя, что меня забавляет моя «настоящая» жизнь, происходящая всего в паре-тройке кварталов от Олли и девочек, – жизнь, в которой не было ни власти, ни особого смысла. В клубе я чувствовала себя победительницей каждый раз, когда клала ногу на ногу, а на своей «настоящей» работе, где мне полагалось делать карьеру, я все еще оставалась девочкой на побегушках. Мне не хотелось признавать этого, но у «Гштада» и самого элитного аукционного дома в мире было очень много общего.

Работа в «Британских картинах» часто приносила мне одни разочарования, но я до сих пор помнила, как впервые увидела картину, и это воспоминание согревало душу. Аллегорическое полотно работы Бронзино «Венера, Амур, глупость и время» в Национальной галерее на Трафальгарской площади. Эта картина до сих пор служит мне утешением не только из-за вычурной, таинственной элегантности композиции – игривая и невинно-эротичная, она при этом является мрачным напоминанием о неизбежности смерти, – но еще и потому, что никому из искусствоведов пока так и не удалось выдвинуть более или менее вероятную гипотезу о том, что же хотел сказать автор полотна. Красота этого шедевра тесно связана с недосказанностью, которая вызывает у зрителя раздражение.

Мы с классом поехали в Лондон. Несколько часов в душном автобусе, запах хот-догов и сырных чипсов, самые популярные девчонки болтают и ругаются на заднем сиденье, учителя выглядят на удивление беззащитно без своей привычной униформы. Мы постояли у ворот Букингемского дворца, потом пошли по Мэлл к галерее, там нам выдали беджи, которые мы прикололи на синюю школьную форму, и пропустили в залы. Парни тут же начали носиться по начищенному паркету, девочки отпускали громкие, вульгарные комментарии по поводу каждой обнаженной натуры. Я старалась держаться особняком, мне хотелось потеряться среди этих бесконечных коридоров, заполненных бесчисленными образами, и тут я увидела Бронзино.

У меня было такое ощущение, будто я оступилась и упала в яму, будто мозг не успевал за телом, погрузившись в состояние шока. На картине была изображена богиня, ее маленький сын, а над ними склонился таинственный старик. Тогда я понятия не имела, кто это такие, но внезапно почувствовала, что в моей жизни отчаянно не хватало именно этого: бесконечно созерцать смешение и плавные переходы нежных красок. А потом я ощутила желание, впервые поняв, чего у меня нет и чего мне так отчаянно хочется. Это было отвратительно. Отвратительно, потому что внезапно вся моя жизнь показалась мне уродливой, а от картины Бронзино исходило таинственное притяжение, какой-то неземной свет.

– Рэшерс пялится на голую бабу! – раздались у меня за плечом крики Лианны и ее подруг.

– Да она лесби!

– Лесби-лесби-лесби!!!

Их хриплые, скрипучие вопли беспокоили других посетителей, на них стали оборачиваться, и я покраснела как рак от нестерпимого стыда. Тогда у Лианны были волосы цвета апельсина, с жуткой перманентной завивкой, и на них было столько геля, что прическа больше напоминала клоунский парик. Лицо покрывал толстый слой тональника, ну и конечно размазанная жирная подводка на глазах. Подруги выглядели не лучше.

– Если дети не могут вести себя прилично, зачем их пускать в такое место? – произнес чей-то голос. – Я понимаю, вход бесплатный, но все-таки…

– Согласна, – отозвался другой женский голос, – они же настоящие дикари…

Дамы посмотрели на нас с таким видом, словно от нас дурно пахло. Вполне возможно, именно так они и думали. Презрение в этих мелодичных, интеллектуальных голосах вызвало во мне жгучую ненависть. Терпеть не могу, когда меня считают такой же, как мои одноклассницы! Лианна их тоже услышала и за словом в карман не полезла.

– Да пошли вы все! – агрессивно заявила она. – Или вы тоже хреновы лесбиянки?!

Дамы оторопело посмотрели на нее, но продолжать дискуссию не стали и чинно удалились в другой зал. Я с тоской глядела им вслед, а потом повернулась к одноклассницам:

– Они могут нажаловаться, и нас выгонят отсюда.

– Ну и чё? Тут все равно делать не хрен! Ты чё, Рэшерс, охренела?

Драться к тому времени я уже научилась. В те редкие дни, когда моя мать вспоминала, что у нее есть дочь, она пыталась лечить мои синяки и фингалы, но по возможности я старалась делать так, чтобы она ничего не замечала. Даже в редкие моменты нежности у меня складывалось ощущение, что она считает меня подменышем. В принципе, я могла врезать Лианне прямо там, однако, возможно, потому, что мы стояли около той самой картины, или потому, что те дамы еще не успели далеко отойти, мне не захотелось начинать драку, и я решила закрыть эту тему. Постаравшись принять как можно более презрительный вид, словно накинув на плечи меховое манто, я пыталась показать им, что они настолько ниже меня, что вообще не стоят моего внимания. После окончания школы мне и вовсе удалось убедить себя в том, что я выше всего этого. Два года я работала на заправке, подметала в парикмахерской, упаковывала заказы в китайской кухне, нещадно режа пальцы о фольгу и заливая кровью свинину в кисло-сладком соусе – излюбленное похмельное блюдо тех, кто перебрал в пятницу вечером. Мне удалось заработать денег на то, чтобы провести целый год в Париже и пройти месячный базовый курс по искусствоведению в Риме.

Мне казалось, что, когда я поступлю в университет, жизнь моя тут же изменится. Никогда раньше я не бывала в подобных местах и не общалась с такими людьми. Эти небожители и здания были словно созданы друг для друга: на протяжении нескольких поколений существа с кожей медового цвета и оштукатуренные стены того же цвета объединялись благодаря кредиту на обучение, причем слияние это было совершенным с архитектурной точки зрения, продуманным до малейших, отшлифованных дыханием времени деталей. В колледже у меня были любовники, а вот подруг так и не появилось, что неудивительно, принимая во внимание мою внешность и особенно мои интересы. Я убеждала себя в том, что подруги мне не нужны, к тому же я много времени проводила в библиотеке, вечерами подрабатывала, поэтому успевала только читать книги, и не более того.

Обязательным списком литературы я ни в коем случае не ограничивалась: помимо Гомбриха и Бурдье, я запоем читала романы, жадно впитывая все подробности, касавшиеся загадочной жизни касты, в которую я так жаждала войти. Я училась правильно говорить, использовать соответствующие слова, знание которых отличает посвященных от простолюдинов. Я без устали изучала языки, ведь лишь французский и итальянский – истинные языки искусства. Читала «Монд» и «Форин афферс», «Кантри лайф» и «Вог», «Опера мэгэзин» и «Татлер», журналы о верховой езде, «Архитектурный дайджест» и «Файненшиал таймс». Научилась разбираться в винах, редких книжных переплетах и антикварном серебре, ходила на все бесплатные литературные вечера, сначала из чувства долга, а потом – с удовольствием, научилась правильно пользоваться десертной вилкой и копировать акцент истинных подданных империи, над которой никогда не заходит солнце. К тому моменту я уже поняла, что нет смысла притворяться тем, кем ты не являешься, но думала, что если смогу удачно мимикрировать, то никому и в голову не придет задавать мне лишние вопросы.