Не торопись сжигать мосты - Ливия Элиот

Вирджиния покидала дом впервые за почти тридцать лет. Покидала, отдавая себе отчет в том, что может и не вернуться. Двоюродная сестра, Сюзанна, вышедшая после войны замуж за американского летчика и уехавшая с ним в Балтимор, писала, что в клинике Джонса Хопкинса ее уже ждут, что все консультации оплачены и что местная медицина творит чудеса. В чудеса Вирджиния не верила и ни в какую Америку никогда бы не поехала, но обстоятельства гнали ее за океан с той же силой, с какой жажда золота гнала туда же Колумба пятью столетиями ранее.

Смирившись с потерей дочери, она чувствовала двойную ответственность за внука. Грег вырос хорошим человеком, добрым, заботливым, любознательным, но в наступившем двадцать первом веке ценились, к сожалению, другие качества. Грег не умел быть жестким, не мог говорить «нет» и отличался поразительной наивностью, граничившей с простодушием. Переделать натуру невозможно, и Вирджиния Кэвендиш никогда не питала иллюзий в этом отношении. Человек может быть счастлив только тогда, когда его внутренний мир существует в гармонии с внешним, – в противном случае возникают трения, нарушается баланс и он, раздираемый противоречивыми импульсами, погибает.

Спасти Грега могла только женщина.

Вообще-то Вирджиния не переживала из-за того, что внук в свои двадцать восемь не только не женат, но даже и не определился с выбором. Мужчина, как вино, должен созреть. Однако, когда врачи объявили диагноз и не слишком приятные перспективы развития заболевания, она встревожилась. Оставить внука в состоянии неопределенности миссис Кэвендиш не могла, но поездка в Балтимор давала надежду прожить еще года два-три. После долгих размышлений у нее созрел план, выполнение которого могло помочь решению проблемы.

Она сама найдет Грегу невесту. И даже не одну, а трех. Подберет девушек по своему вкусу, но, разумеется, с учетом характера и предпочтений внука. Сделает так, чтобы они постоянно были у него перед глазами. Главное, чтобы сам Грег ни о чем не подозревал: мужчины – существа капризные и упрямые и часто поступают вопреки здравому смыслу и собственной выгоде только из чувства противоречия.

Обдумав все, миссис Кэвендиш дала в газету объявление о сдаче особняка. За три дня у нее побывали восемнадцать женщин в возрасте от восемнадцати до сорока трех, брюнетки и блондинки, англичанки и иностранки, красивые и не очень.

Вирджиния выбрала пятерых. Двое были лишними. Оставалось решить кто.

Она устроилась за столиком с чашкой чая и коробкой мятного печенья. Положила перед собой пять тонких папочек с информацией по каждой из пятерых, но прежде чем открыть верхнюю, посмотрела на висящий на противоположной стене портрет деда.

Эта улыбка всегда вызывала в памяти тот день, когда она видела дедушку в последний раз.

Было лето, и однажды в воскресенье тринадцатилетняя Вирджиния с матерью отправились проведать старика в Ковентри. Уильям Кэвендиш, отставной полковник и инвалид Первой мировой войны, жил в скромном коттедже, где за ним после смерти супруги присматривала соседка. Из трех внуков и двух внучек он особенно отмечал Вирджинию, приезд которой всегда становился для него праздником. Разница в возрасте не помешала им стать настоящими друзьями. Дед с внучкой гуляли по городу, ходили в кино, совершали велосипедные прогулки и разговаривали обо всем на свете.

В тот раз Уильям Кэвендиш встретил Вирджинию с обычным радушием, но она сразу заметила, что держится дедушка как-то напряженно, словно постоянно прислушивается к чему-то внутри себя. Когда после ланча они вышли в сад, Вирджиния спросила, как он себя чувствует. Полковник махнул рукой, мол, пустяки, но потом, помолчав, сказал, что должен поговорить с ней кое о чем. Поговорить не успели – приехали гости. А вечером Уильяма Кэвендиша не стало. Он умер у себя в комнате.

– О чем же ты хотел со мной поговорить? – Вирджиния покачала головой, вздохнула и потянулась за первой папкой.

Луч солнца пробился через серое от пыли окно хранилища, пробежал по уныло-серым металлическим стеллажам, соскользнул на стол, за которым сидела Шеннон, и, словно устав с непривычки от такой активности, замер у нее на плече.

Ослепленная на мгновение, она поморгала, потерла глаза и оглянулась. Все было как всегда. Ее коллеги в мешковатых светло-зеленых халатах трудились не покладая рук. Кто-то подклеивал развалившуюся рукопись, кто-то составлял опись приобретенной библиотекой коллекции, кто-то разбирался в стершихся штампах на страницах древнего фолианта. В дальнем углу гудел копировальный автомат.

Никто не заметил прихода весны.

Шеннон зевнула в рукав, тряхнула головой и уже собралась было достать из коробки очередной документ, когда что-то упало на стол. Самолетик! Позволить себе такое мог только один человек. Она повернулась – так и есть. Перри Берсфорд как ни в чем не бывало улыбнулся и постучал пальцем по запястью. Шеннон машинально взглянула на электронные часы над дверью – 12:54.

Начальство отводило на ланч сорок пять минут и строго следило за тем, чтобы никто не покидал рабочее место раньше и не возвращался позже. В хранилище функции смотрителя и регистратора исполняла Джессика Вуд, особа неопределенного возраста, сухая, придирчивая, с вечно скорбным выражением лица, из-за которого, а также пристрастия к черным платьям ее прозвали Дамой в трауре. В данный момент Джессика была занята тем, что подтягивала сползший черный чулок, и только это помешало ей заметить самолет-нарушитель и выпустить в него пару ракет-перехватчиков.

Шеннон ответила Перри укоризненной гримасой, записала документ в регистрационный журнал и положила в стопку на левой половине стола. Секундой позже электрический будильник заиграл мелодию, в которой человек с музыкальным образованием узнал бы искаженную версию «Танца маленьких лебедей».

– Ну что, как обычно? – поинтересовался Перри, подходя к столу Шеннон.

– А у тебя есть другие предложения?

– Ну, – Перри задумчиво почесал лохматую, как у сенбернара, голову, – мы могли бы завалиться ко мне, отдаться страсти, а потом ты бы наскоро сварганила пару своих фирменных бутербродов и…

– Постирала твое белье? – усмехнулась Шеннон. – Извини, но мне не до страсти. Джессика подкинула работы, надо разобрать два ящика документов из архива. Отвела два дня. Так что давай-ка удовольствуемся сегодня тем, что предложат в «Серой утке».

– А что там предложат? – Перри подал ей пальто и накинул на себя шерстяную, в крупную красно-зеленую клетку куртку. – Жареную рыбу с картошкой или фирменный пудинг с кислой гримасой. Знаешь, в прошлом году меня на два месяца посылали в Испанию, в Толедо. Что ни говори, а южане знают толк в жизни. Я не помню случая, чтобы ланч у них длился меньше двух часов. А какие блюда! Сказка! Мечта! Я уж не говорю о женщинах. Была там одна…

– Про девушку с табачной фабрики я уже слышала. Ее звали Кармен, да?

Перри обиженно фыркнул.

– Ладно, молчу.

Они выскользнули из хранилища, прошли по длинному гулкому коридору, поднялись к боковому выходу и оказались в тихом переулке, откуда до «Серой утки» было не больше пяти минут пешком.