Князь Голицын - Дмитрий Лифановский

— Но мне действительно страшно даже думать о своем воскрешении!

— У тебя еще есть время. Нам тебя еще из струны выдавить надо. А там в одна тысяча восемьсот восемьдесят втором году ты и примешь решение. Думаю с разговорами пора заканчивать. Беседы беседовать можно до бесконечности.

— Тогда поехали, скомандовал Нафаня и добавил: — Нам обязательно надо справиться.

— В добрый путь.

Одна тысяча восемьсот восемьдесят второй год, железнодорожная станция Ферзиково. Возле тела пострадавшего от молнии княжича

— Ну вот и все Петр, мы на месте. И твои мучения закончились, но память о них я тебе увы удалить не смогу. Да даже если бы и смог, то не стал бы. Пришла пора решать. Жизнь, или перерождение.

— Я боюсь, и не хочу.

— Если боишься, то тебя что-то здесь держит. Что?

— Матушку жалко. Но если останусь она столько не проживет, сколько в вашей истории.

— Сколько бы она не прожила, она проживет счастливо рядом с тобой.

— Боюсь что это не так. Это же история нашей параллели. Нет, не хочу! Я хочу уйти. Это мое твердое решение. Господи, пусть все будет, как в библии! Там так все красиво описано.

— Хорошо. Согласно твоему твердому решению, Петр Алексеевич Романов-Голицын, я обрываю твою линию жизни. Удачного тебе посмертия. Прощай.

— Прощайте, — в голосе Петра послышалось непередаваемое облегчение и радость.

Через мгновение, после обрыва линии жизни

— Что?! Это еще что такое! Ага, сейчас, так я и позволил! Не дождетесь, отцепись! Отцепись тебе говорю. Я ведь и повторно тебя оборвать могу!

Темнота….

Глава 2

Как же все-таки больно! Меня будто несколько раз вывернули наизнанку, перемололи, пережевали, протащили через прокатный стан и несколько раз тем, что получилось, шарахнув об стену, скинули с высокой скалы. Не удивительно, что юный княжич не захотел испытывать подобное, уйдя на перерождение. Ох, грехи мои тяжкие! Скорей надо накладывать конструкт обезболивания и частичной регенерации. Иначе овощем стану. И пока есть немного времени, необходимо срочно решить что делать. Самоубиваться смысла нет. Но имитировать Петра я не смогу, да и глупо это как-то. Все равно ведь спалюсь. Значит пора создавать нового Петра. Тем более, все предпосылки для этого созданы самим мирозданием. Ну что же, здравствуй Петр Алексеевич Романов-Голицын и с прибытием тебя в девятнадцатый век. Ну и с днем второго рождения заодно.

— Петр Алексеевич! Петя! Да что же это такое?! Доктора! Срочно доктора зовите! Княжичу плохо! — ох дядька, дядька, да что же ты так орешь-то, аж по мозгам будто кувалдой. Да еще и теребишь мою бренную тушку. Ты ж из меня душу вытрясешь, которая и так на ладан дышит.

— Дядька Николай, хватит меня трясти, ты из меня так даже то, чего нет вытрясешь. Я тут видишь, лежу, на круговорот облаков смотрю… Ох, как же голова кружится! Ты лучше на меня водичкой полей. Да не жадничай, не жадничай, прям из ведерка лей.

— Петенька, ты глазки-то открой, — в голосе дядьки слышались любовь и тревога. Неожиданно, от обычно сурового и сдержанного казака.

— Нет уж. У меня тут знаешь какие облачка? А у вас там? Эх, они ведь еще у вас и дерутся. Я лучше полежу. Облака — белогривые лошадки… Дядька, а дядька?!

— Какие лошадки?! Ох, беда-то какая! Петя, потерпи родной. Вот уже доктор подошел, сейчас тебя посмотрит, полечит.

— Знаю я их осмотры. Начнут щипаться, молоточками стучаться и словами умными да непонятными кидаться. А ты будешь рядом стоять и головой кивать с умным видом. Будто все хорошо, все правильно и ты все, все понимаешь.

— Ну что же, молодой человек. Раз вы имеете силы шутить, то смею думать с вами все в порядке. Что представляет собой чудо, после произошедшего, — а вот и доктор подошел. Быстро он, видать где-то неподалеку был.

— Я бы не оспаривал ваше утверждение, но как быть с фактом, что облака вначале молниями кидались, а теперь кружатся перед глазами, как Наташа Ростова на своем первом балу. И заметьте глаза у меня закрыты, а они все равно хороводы водят.

— Увлекаетесь сочинениями Льва Николаевича Толстого, Ваше сиятельство? Похвально, для юноши Вашего возраста. А с головокружением нужно немного подождать и все пройдет. По поводу молний, то это не к нам, тут небесная канцелярия заведует, — прозвучало это так, будто доктор сожалеет, что молниями заведует не он, а небесная канцелярия. Хотя, кто их докторов знает. — Петр Алексеевич, сейчас мы вас перенесем к нам в приемный покой, и уже там осмотрим на предмет повреждений.

Тем временем жжение на груди и шее становилось все сильней и сильней. Я бы наверное с ума сошел от боли, если бы не матрица снижающая пиковые болезненные ощущения. Ощупав болезненные места, нашел на шее какое-то тонкое образование, а на груди обширное и очень болезненное.

— Дядька, помоги подняться, — скомандовал я.

— Вы знаете, Ваше сиятельство, я бы не рекомендовал Вам сейчас вставать, — заметил доктор.

— Да ладно! Вы это серьезно! Это все таки спорное утверждение, — упрямо не согласился я с этой клистирной трубкой, — и потому проверим его экспериментальным путем. Так что давайте все-таки поднимем меня, и поставим на ноги, а там видно будет.

— Петр, не спорь. Доктор знает что говорит. И ты опять что-то задумал? Вот неугомонный! Больной лежит, а все в авантюры лезет. Даже и не думай! — вмешался дядька.

— Извините, вы кем приходитесь Его сиятельству? И, если можно, объясните свою реакцию на его слова. — поинтересовался доктор.

— Воспитатель я его. Дядька. А слова Петра «Да ладно! Вы это серьезно!» Являются страхом и ужасом имения и округи, значит замыслил что-то княжич. И ведь не хулиганство, а какую-нибудь очередную проверку или эксперимент. Правда, и драки с этих слов начинались, не без того. Да что уж, в гимназии когда их слышат вздрагивать и готовят гонца, чтобы пригласить Ее Сиятельство Елизавету Петровну на очередную беседу.

Вот ведь, слова оригинального Петра проскакивают. Память тела что ли? Хотя по копии сознания так и есть. Но это даже лучше. Быстрей адаптация и слияние проходят. И опыт в таких делах нарабатывается. Мешать и сопротивляться не буду. Да и слова неплохие, буду пользоваться.

— Ну хорошо. Вы знаете, судя по реакциям, Петр Алексеевич в совершенно здравом рассудке и относительно здоров телесно. Что, смею утверждать повторно, удивительно, сродни Божественному провидению.

Хм, Нафаня, мы с тобой божественные провидцы оказывается. И видал я такое болезненное провидение!

А доктор