Мухи - Максим Кабир

Саша послушно встала напротив детей. Взор упал на землю, на вырытую продолговатую ямку. Миниатюрную могилу. Улыбка завяла. По голым предплечьям побежали мурашки. На то, что это могила, красноречиво указывал крест из палочек от пломбира. Был и маленький веночек, сплетенные кукурузные рыльца. А над ямкой, торжественно воздев руку-ракету, стоял трансформер с забитыми землей деталями.

В памяти всплыли похороны дяди Альберта. Рыдающая мать, холодное кладбище, мрачная процессия. Саша несет алую бархатную подушечку с орденами – Альберт был добровольцем в Чернобыле, пожарным. Чернобыль его и убил. Он умер в пятьдесят два от рака щитовидной железы.

Саша знала дядю Альберта пять лет. И любила его, возможно, больше, чем папу. Папа появлялся на выходных, дядя Альберт всегда был с ними, поддержка и опора. Идеальный отчим с неидеальным здоровьем.

Он подтягивал ее по английскому и математике, научил водить автомобиль и сплавляться по реке на байдарке. Никогда не ябедничал маме и дал несколько важных советов, когда она разошлась с Лешей.

Такой большой и сильный, он скончался в облезлой палате онкобольницы и в гробу лежал худой, желтый, не похожий на себя.

Поп вонял ладаном, с изголовья гроба смотрел высокомерный и неприятный святой, и хотелось столкнуть икону.

Она боялась, что табуретки не выдержат веса, гроб повалится на асфальт. Что Альберту жмут туфли, в которые его нарядили, потому что при жизни он носил только кроссовки. Боялась, что бабушка Зоя упадет в могилу. Как она кричала, заламывая руки: «Сыночек, сыночек».

– Там же темно, – всхлипнула мама. Тук-тук-тук – заколотили крышку.

Вокруг покойника уже роились стервятники. Родственники, которых ни Саша, ни мама ни разу не видели. Гильдеревы: пучеглазая ведьма, двоюродная сестра Альберта. Ее сынки и муж-палестинец, ни бельмеса по-русски.

Мама и дядя Альберт не были расписаны.

Почему-то, черт бы их побрал, они не зарегистрировали официально брак.

И мама была просто сожительницей.

Такое мерзкое, гадское слово. Со-жи-тель-ница.

Так шипит змея, такое цедит толпа вслед опороченной женщине, и тычет пальцами, и швыряет камнями.

А женщина стоит на помосте горделиво (засунула бы ты свою гордость), как в «Алой букве» Натаниэля Готорна.

– Забирай девку, и драпайте отсюда подобру-поздорову.

Маме пришлось схватить Сашу, чтобы та не выцарапала ведьме глаза. Черные выпученные зенки. И чтобы не скормила их пухлощеким близнецам.

– Плохо, плохо! – бубнил палестинец.

Разговор состоялся у здания суда. Мама просила Сашу не разговаривать с Гильдеревыми, но ведьма бросила в спину: «Угробили брата моего, теперь хотите дом отжать?»

Саша захлебнулась злостью. Розовой дымкой заволокло взор. Она ринулась на ведьму, та усмехалась.

– Как вы смеете?

– У-у, – издевательски тянула Гильдерева, – вы поглядите на нее! Шавка малолетняя!

– Да как вас земля носит? – Саша не замечала горячих слез.

– Со взрослыми разговаривать научись, хамка!

Мама тащила к себе, увещевала.

«Ну что? – спрашивала Гильдерева немо. – Что ты мне сделаешь?»

Ничего…

Мама пять лет ухаживала за тяжело больной бабушкой Зоей, была ей сиделкой и медсестрой. Ведьма ни разу не соблаговолила хотя бы по телефону поинтересоваться самочувствием родной тетки.

Бабушка Зоя умерла на девятый день после смерти сына. Умерла при Саше: задышала хрипло, всхрапнула и словно оплыла. Буднично, прозаично. Ее, как ветошь, вынесли из дома санитары: щуплое тельце в гамаке простыни.

Вторые похороны. Быстрее, проще. Наверное, к такому можно привыкнуть.

Бабушка Зоя не оставила завещания.

На суде «ваша честь» откровенно зевал и почесывал красные глаза. Адвокат сказал, что Алексиным повезло. Им хотя бы заплатили треть от стоимости жилья. Треть, на которую ты купишь либо конуру либо квартиру в поле.

И в дом въехали Гильдеревы, будь они прокляты.

Все это: похоронные ритуалы, черный венчик на лбу, омовение и ладанки – пронеслось в голове Саши при виде шуточной могилы.

Девочка, придерживая двумя пальчиками, медленно тащила к ямке гроб. Он был сделан из разрезанной пополам морковки, выдолбленной, как лодочка. В морковке, брюшком вверх, покоилась дохлая муха.

– Раба божьего, – сказал мальчик. – Бр-бр-бр, раба божьего.

«Он ее отпевает», – догадалась Саша и поежилась. Жутковатый сорокоуст для мертвого насекомого.

Муха в гробу ворочалась с бока на бок.

– Странные у вас забавы, – сказала Саша.

Девочка сердито цыкнула.

– Раба божьего, бр-бр-бр…

Морковный гроб опустился в ямку.

На Радоницу Саша навещала кладбище, и ее ужаснула просевшая могильная насыпь. Там, внизу, провалилась крышка домовины, и грунт засыпал дядю Альберта, его сомкнутые веки, его впавший рот, и черный костюм в полоску, и дурацкие туфли…

– Высыпь туда, – сказал мальчик, протягивая Саше горсть земли.

Она механически приняла эту сухую, с травинками, землицу. Она думала о настоящей могиле, о настоящем, таком ненадежном гробе. Вытянула кулак над ямкой, разжала, словно посолила морковь. И дети повторили ее жест. Земля присыпала муху.

– Царствие небесное, – сказал мальчик.

– Земля тебе пухом, – сказала девочка.

– Доча, ты идешь?

– Пока, – пробормотала Саша, отступая от диковатой панихиды.

«Весьма необычные развлечения у молодежи», – подумала она, вытирая ладонь о джинсы. В дом нельзя нести кладбищенскую землю.

«Лучше бы сидели в соцсетях, как все нормальные дети».

Саша подхватила сумки. Папа приотворил фиолетовую дверь.

Мама бегло перекрестилась и сказала:

– Не терпится, чтобы ты увидела свою комнату.

Порог подъезда украшала мозаика, красные латинские буквы «Salve».

– Утешение? – неуверенно перевела Саша. И переступила порог.

Прежде ей не доводилось бывать в таких подъездах.

Она снова подумала о музеях, о советских фильмах, о сериале «Место встречи изменить нельзя», который любил дядя Альберт.

Две лестницы делили коридор на равные части. Одна, бетонная, парадная, вела вверх, вторая, металлическая, – куда-то в полуподвал. Здесь было чисто и прохладно, пахло парным молоком и гипсом. Саша ходила на курсы лепки и помнила запах гипса.

В вестибюле висели почтовые ящики, шесть подписанных ячеек. Стены покрывала карминно-розовая шпаклевка. Своды укрепляли балки на массивных пилястрах.