Месть княгини Софьи  - Александр Прозоров

Оно и понятно. Пеший ратник способен выстоять перед конной атакой только в плотном строю, прикрывшись щитами и выставив вперед крепко упертые ратовищами в землю копья; в прочных шлемах и хорошо бы еще и в надежной броне. Сейчас же в лагере, бездоспешные и рассыпанные по одному, воины могли только бесславно и бесполезно умереть.

Или…

Или убежать, спасая себя для будущих походов.

Чем они сейчас вполне разумно и занимались.

– Василий Ярославович, помоги… – послышался громкий стон почти у самых ног воеводы. – Помоги, у меня сейчас ступню расплющит…

Раненный боярин, придавленный лошадиной тушей, скрипнул зубами и в бессилии поскреб пальцами скользкую, пахнущую парным молоком траву.

Это был тот самый воин, которому недавно досталось от воеводы саблей. И, судя по залитому кровью лицу, личина и бармица от размашистого удара бедолагу не спасли. Рана вышла не смертельной, но довольно глубокой.

– Василий Ярославович… Помоги… – снова простонал несчастный.

– Ты меня знаешь? – удивился юный воевода, поднимаясь во весь рост и оглядываясь. – Откуда?

Поле недавней битвы выглядело не особо ужасающим: пять лошадиных туш и три тела, немного крови и куски расколотых щитов. Однако несколько копий тут и там все-таки валялось.

– Кто же не знает великокняжеского шурина? – тяжело дыша, ответил раненый. – Я даже на свадьбе твоей сестры погулять успел, покуда матушка государя не учудила…

– Так ты галичанин? – сообразил Василий и тут же жадно спросил: – Тогда скажи, откуда все вы здесь?! Я же повелел накрепко перекрыть все дороги и тропинки, чтобы ни одна мышь из Юрьева не выскочила! И время для похода выбрал самое неурочное! Как вы узнали? Почему выступили навстречу?

С этими словами воевода повел плечами, подобрал с земли рогатину, глубоко вогнал ее под лошадиную тушу и хорошенько налег на ратовище, приподнимая мертвую плоть.

Раненый жалобно застонал и торопливо вытянул ногу. После чего с облегчением откинулся на спину:

– Как хорошо-о! Я – твой должник, Василий Ярославович, век не забуду!

– Так откуда вы взялись? – Воевода бросил копье и пошел по кругу, вглядываясь в траву.

– Князь Звенигородский зело сильно удивился тому, что с Волги по торному тракту полных три недели даже бродячей собаки не прибежало, – слабо засмеялся галичанин. – Заподозрил, что татары недоброе что-то задумали, покуда все в ожидании распутицы расслабились. Велел сыновьям проверить. Это ведь Юрий Дмитриевич, его не обманешь! Его перехитрить еще никогда и никому не удавалось.

Воевода не ответил. Наклонился за саблей, вернул ее в ножны.

– Сим объявляю тебя своим пленником, Василий Ярославович! – все еще сквозь зубы выдохнул раненый. – Оглянись, мы победили!

– Посмотри на себя, боярин! – не смог сдержать улыбки перед таким нахальством князь Серпуховской. – Ты ныне даже мыши не обидишь! Это ты теперь мой пленник!

– Твоя правда, Василий Ярославович, ныне я не боец, – признал боярин, откинул голову на землю и смиренно согласился: – Ладно, будь по-твоему. Забирай меня к себе в полон…

Московский воевода снова огляделся. В стремительно густеющем мраке галичане весело обживали московский лагерь. Расседлывали своих коней, отправляли их на выпас к захваченному табуну, сами же рассаживались к кострам, запускали ложки в еще горячие каши и похлебки…

Сеча у леса завершилась, однако поле недавней схватки никто пока не осматривал. Простых воинов, загнавших московских ратников в чащу, куда больше интересовал обоз, сгрудившийся у выезда на наволок. После начавшейся рубки возничие попытались развернуться и уехать. Кому-то это, наверное, удалось, но большинство застряло в толкучке. Чтобы разграбить телеги, победителям оставались лишь считаные сумеречные минуты уже наступившей ночи, так что все свободные галичане увлеклись добычей.

Еще примерно с сотню врагов распоряжались на пастбище – разгоняя московских коноводов, дабы не увели своих лошадей лесом. Там галичан тоже ждала невероятно богатая добыча.

Однако разбой разбоем, но несколько крупных отрядов расположились у реки, следя за берегом, и еще возле великокняжеской палатки в виду выхода на тракт…

В общем, победители проявляли завидную осторожность – хотя рассеянный, испуганный, загнанный в густые заросли противник, все припасы и оружие которого остались в лагере, вряд ли был способен собраться для нападения.

Похоже, в общей суете про тихое мертвое поле всего лишь с несколькими телами просто-напросто забыли.

Не до того.

Пока на рассвете кто-нибудь не заметит неупокоенных товарищей – сюда уже никто не подойдет.

– Как тебя зовут, боярин? – негромко спросил Василий Ярославович.

– Титомир я, Лягутин сын, – ответил галичанин. – Хозяин Гремячего ручья.

– Выздоравливай, боярин Гремячий, – пожелал ему воевода. – Может статься, в следующий раз судьба сведет нас друзьями, а не ворогами.

– И тебе удачи, Василий Ярославович, – отозвался галичанин. – Надеюсь, боги позволят мне отблагодарить тебя за помощь бочонком доброго хмельного меда!

Московский воевода кивнул, повернул к туше пегого коня, подобрал там с земли чей-то рваный и грязный плащ, перекинул через плечо поверх своего.

Не самое лучшее приобретение, но юный князь отлично понимал, что впереди его ждет очень долгая ночь в холодном и влажном лесу. Лишняя подстилка вскорости очень даже пригодится.

Василий Ярославович еще раз повернулся кругом, осматриваясь последний раз, уныло вздохнул и пошагал к совсем уже черной роще, узнаваемой лишь по слабому шелесту невидимой листвы.

16 ноября 1433 года. Москва, Фроловская башня

Нынешняя осень затянулась. Дожди сменялись мокрым снегом, снег – туманной холодной моросью, а морось – новыми дождями, размывающими выпасы и пашни, разгрызающими овраги, превращающими проселочные дороги в глубокое чавкающее месиво. И даже в жарко натопленных палатах и светелках Великокняжеского дворца воздух стоял влажный, густой, липкий – словно бы в бане вскорости после того, как плеснуть квасом на раскаленные валуны очага.

Разверзшиеся небесные хляби неожиданно для всех переполнили крепостной ров между Москвой-рекой и рекой Неглинной – обычно доливаемый двумя водоподъемными качалками. Самотеком в среднюю часть укрепления вода не попадала, ибо городской холм поднимался здесь над берегами обеих рек аж на девять саженей[10]. Закопаться на такую глубину, понятно, невозможно – и поэтому от Фроловских до Никольских ворот поднятый на высоту ров удерживали наполненным две срубленные из дубовых бревен неширокие плотины – с послойной засыпкой, утрамбованной синей глиной.