Аргидава - Марианна Гончарова

– Девочка будет ждать на Турецком мосту.

«Какая девочка?» – подумала я во сне.

– Дочь кузнеца, – был ответ, – Гобнэта.

Проснулась я с криком и вся в испарине на влажных простынях, с мокрым от пота лицом, и оказалось, что температура наконец упала, дышать стало легче, врачи мои праздновали победу и хвалили меня. Долго я приходила в себя после этого тяжкого гриппа, температура больше не мучила меня, снов я больше не видела, но когда я спустя несколько дней, пошатываясь от слабости, наконец добралась до ванной и взглянула на себя в зеркало, обнаружилось, что на переносице и на крыле носа у меня появилось красное пятно. Оно есть и сейчас. Оно то краснеет, то становится почти незаметным, но вывести его невозможно, а врачи разводят руками.

Мне кажется, именно тогда в отношениях с Аргидавой что-то произошло и сдвинулось. Я вдруг получила от нее пугающий ошеломительный дар: с тех пор как на моей переносице появился шрам, время от времени, когда менялась погода, когда я нервничала, когда вдруг заболевала, когда волновалась или огорчалась, я стала видеть картины прошлого или будущего, связанного с Аргидавой. То ли это были дремотные сны, то ли подлинные видения, но они были яркие, отчетливые, как на экране. Полные голосов, шумов, запахов, жизни.

Этот дар я не хотела передавать Маше, но с тяжелой душою вдруг обнаружила, что с моей героиней случается то же самое – причем с ней, как оказалось, пусть и неявно, неотчетливо, но такое случалось еще раньше – чуть ли не с самого детства.

Прошло время. Соседи Марущаки уехали. Маша поступила на исторический факультет университета и не без удовольствия училась там уже несколько лет. Сдала сессию. И как раз решала, что делать ей на каникулах, нестись ли куда-то с компанией за свежим ветром, новыми впечатлениями и знакомствами или побыть дома с Леночкой и Олежиком – мамой и папой, отличными ребятами. Однажды утром в дверь постучали. И как назло (Машка теперь не простит себе никогда), она была лохматая, раздраженная, с пылесосом, в старых шортах и – ужас! – с ненакрашенными ресницами. Она подумала, что это Олежик вернулся, как всегда что-то забыл, распахнула дверь, насупившись, мол, я тут тружусь, а некоторые… А у входа стоял такой молодой человек! Такой юноша! Стоял, привалившись боком к стене, руки в карманах джинсов, склоненная к плечу голова – отличной, безупречной формы голова, – умные и веселые глаза и превосходная, живая, радостная улыбка. Просто удивление сплошное, а не мальчик почему-то пришел к ним в дом. Что ли, ошибся дверью? Что ему надо?

– Ну? – поздоровалась Маша.

– Э… мм… Вы… – стушевался юноша.

Тут же в прихожую выскочила Машкина многолапая, многоликая, всегда радостная подруженция Луша, красотка хаски, серебристая хулиганка с голубыми глазами в черной оправе. Выскочила и давай отплясывать вокруг Маши свой обычный танец с мельканием мощных лап, пушистых хвостов, раскрытой в улыбке пасти, ах, юла, любовь всеобщая Луша. Принялась топтаться и поскуливать, мол, выпусти меня, пропусти, я хочу туда, на свободу, посмотреть, испугать кого-нибудь, погонять котов, придушить парочку цыплят и притащиться уставшей домой, полной впечатлений. О, а это кто такой тут стоит, пахнет улицей, летом, солнцем, еще… еще… хорошим пахнет, друг, друг, это друг!

– Зайди, – велела Маша парню, – а то собака выскочит и сбежит. Мы уже выплачивали соседям за каких-то редких кур, которых она придушила.

– Насмерть?

– Практически! Она же охотник. Придушила и выложила тушки ровненько, аккуратно рядком у порога. А потом уселась хвастливо рядом, чтобы ее похвалили. Чуть не убили дуру такую. Бежала домой, поджав хвост.

– Да? А, собака? Было такое? Что тут о тебе говорят? Разве это о тебе, собака? – Парень разулыбался, наклонившись к Луше.

Луна Квин Амор, в просторечии Луша, села, уставилась ясными, почти белыми на фоне черной каймы глазами на парня, поводила ушами, повертела башкой с боку на бок и выдала свой цирковой номер, то есть абсолютно по-человечески произнесла:

– Айлавюмаааха.

– Что? – удивился юноша. – Что он сказал?

– Это она. Девочка. Луша. Папа подарил ее мне и научил говорить: «I love you, Masha».

– Ааа, класс! Благодарствую, Луша, теперь я знаю, как зовут твою хозяйку! – Юноша опять широко улыбнулся и стал еще милей.

Услышав свое имя, Лушка вежливо и где-то даже смущенно, стеснительно отвернув морду, подала громадную мощную лапу. Вот же собака! Умеет она произвести впечатление. Парень не оробел, взял лапу, пожал, куртуазно поклонившись:

– А я – Игнат.

– Айлавю, – коротко ответила Луша.

Парень по имени Игнат присел и обнял Лушку за шею. Та ярким своим языком лизнула гостя в щеку и положила ему голову на плечо.

– Ты вообще к кому пришел? – поджала губы Маша.

Эти двое уже тепло обнимались, трепали друг друга по загривкам, ворковали у Машкиных ног на полу и, кажется, обо всем забыли.

– А, да. Мы тут… Мы ваши новые соседи. – Юноша головой кивнул куда-то за окно и глянул за Лушкиной гривой на часы. – Пойдем к нам, Маха, а?

– Чего это? – Маша как-то совсем растерялась от такого его простого домашнего дружелюбного тона, как будто они знакомы сто лет.

– Да ты понимаешь, мы сюда переехали. А у меня дома сестрица Ася, сидит одна на каникулах, скучает по своим подружкам-дурочкам. Ревет, что здесь у нее никого нет, что она теперь будет одинокая навсегда.

– Маленькая, что ли? Ты меня в няньки зовешь?

– Ну как маленькая, пятнадцать лет будет. Самое время реветь и тосковать. А, да. Я – Игнат, – еще раз уточнил Игнат, почему-то глядя Лушке в лицо. Та, предательница, поклонилась, вытянув передние лапы. – Я тебя не в няньки зову.

– А зачем?

– Ну как… Дружить… А?

– Ладно. Я – Мария, – надевая сандалии, набычившись от смущения, ответила Маша.

– Я знаю. Мне Луша сказала.

Луша опять изогнулась в поклоне, улеглась и закрыла лапами глаза, мол, смущаюсь я.

– Пошли уже. Жди, Луша, подлиза такая! Я скоро. Охраняй!

Луша опять открыла свою немаленькую волчью пасть, произнесла «мяу!» и с тяжелым вздохом улеглась, свернув лапы под грудью, как бабушка на лавочке. Очередной Лушкин цирковой номер.

– Как-то странно она лежит. Как-то не по-собачьи… – оглядываясь уже в двери, заметил Игнат.

– Лушка, видишь ли, уверена, что она кот. Ее, маленькую, наша старая кошка воспитывала, Брюль ее звали. Хороший она была человек. Вылизывала Лушку всю. Ночью приходила к щенку спать, чтобы та не скулила от одиночества. Ты бы видел картину, когда Луша выросла. Брюль каждое утро подходила, ну прямо как человек, смотрела обреченно на это огромное поле деятельности и начинала вылизывать. И такая строгая мамаша была, могла и по морде лапой врезать, если Лушка мыться не хотела. И никогда первая не ела. Ждала, когда Луша поест из своей миски, куснет из ее, хотя мы не позволяли, и уже потом, когда ее ребенок был сыт, принималась за еду. Вот собака и ведет себя как не очень хорошо воспитанный, балованный, любимый, великовозрастный котенок. Ты еще не все видел. Она ведь фыркает, обижается, подворовывает, сбрасывает с поверхностей всякие мелочи, гоняет их лапой по дому, в окно смотрит часами, на колени лезет, такая корова, в клубок сворачивается, вылизывает себя и тех, кто ей нравится…