Дневник доктора Финлея - Арчибальд Кронин

Последовало ошеломленное молчание.

Затем Джексон, который так гордился тем, что помнит все публикации в прессе и что в его голове полно историй знаменитостей, длинно и насмешливо присвистнул:

– Летти Грей! Как можно выдавать себя за Летти Грей!

– Хотите верьте, хотите нет.

– Но Летти Грей была звездой. Она приехала из Австралии выступать в Ковент-Гардене. Она пела в «Изольде», «Аиде», «Богеме». У нее был триумф в «Мадам Баттерфляй». Десять лет назад Летти Грей была королевой Лондона.

– А теперь она здесь.

Джексон недоверчиво уставился на нее.

– Я вам не верю, – без обиняков брякнул он. – Летти Грей умела петь. Но вы, хоть убей, не запоете.

Она осушила свой бокал. Шампанское, ударив ей в голову, вызвало непривычный блеск в глазах, а щеки заметно порозовели.

– Вы не могли слышать, как я пою. – И в ее голосе неожиданно прозвучали надменные нотки. – Я уже много лет не пою. – Она снова бросила взгляд на Финлея. – Он мог бы сказать вам почему. Но сейчас мне хочется петь. Да, полагаю, что сейчас спою. Я спою джентльменам, чтобы они заплатили за мой ужин.

Теперь она была похожа на королеву, обращавшуюся к деревенщине.

Догги и Уир, разинув рты, смотрели, как она встала и подошла к пианино.

Она открыла его, опустила пальцы на клавиши и замерла в долгой выразительной паузе. Затем, запрокинув голову, сделала глубокий вдох и запела. Она запела по-немецки – одну из «Lieder»[4] Шуберта. Ее голос, в первые секунды еще неуверенный, как давно не использовавшийся инструмент, наполнил маленькое помещение божественной чистотой.

Он звучал все выше, выше, выше, поднимая их вместе с собой и насыщая сам воздух своей небесной гармонией.

Когда песня закончилась, наступила мертвая тишина.

Джексон смотрел на гостью как человек, узревший привидение, а в глазах молодого Уира были испуг и какой-то горький стыд. Но она забыла о присутствующих. Учащенно дыша, чуть наклонившись вперед, она мечтательно и отстраненно сидела за пианино.

Затем, уже для себя одной, снова запела – любовную арию из «Изольды».

Когда она закончила, они все еще сидели, словно окаменев. Наконец Догги очнулся.

– Боже мой! – смиренно прошептал он. – Это было какое-то чудо.

Она повернулась к ним и с полуулыбкой на губах сказала:

– Позвольте мне спеть «Allan Water».

Финлей, наблюдая за ней, за ее прерывистым дыханием, вскочил из-за стола.

– Нет-нет! – воскликнул он. – Ради бога, не надо… не надо больше петь.

Но она уже начала. Трогательные слова старой шотландской песни лились с несказанным подъемом:

Они завороженно слушали ее – в глазах Финлея стояли слезы; Догги уронил голову на руки. Но голос, поднявшийся на втором куплете до последней, самой высокой ноты, внезапно оборвался и смолк.

Актриса покачнулась на стуле, на губах у нее выступила алая пена. Летти бессмысленно посмотрела на них и стала валиться на бок.

Финлей успел подхватить ее. Остальные с грохотом поднялись из-за стола.

– Что случилось? – ахнул Джексон.

– Кровотечение, – отрезал Финлей. – Принеси холодной воды, быстро!

Он отнес ее на диван в дальнем углу комнаты. Догги стоял и всхлипывал:

– Это я во всем виноват! Это все моя вина! О боже! Что я могу для нее сделать?

– Лови такси, дурак, – сказал Финлей. – Мы должны отвезти ее в больницу.

Когда ее доставили в больницу, Летти уже пришла в себя. В течение следующих нескольких дней она действительно немного окрепла, а затем стала медленно угасать. В общей сложности она прожила еще три недели.

Она была совершенно спокойна. Она не испытывала боли, у нее было все, что она хотела. Догги позаботился об этом. Он все оплатил. Каждый день он приносил ей цветы – огромные букеты цветов, которые вызывали на ее осунувшемся лице ту, уже знакомую, слабую, неуловимую улыбку.

Он был с ней, когда она умерла, и, выйдя тем холодным январским днем из больницы, он, пожалуй, выглядел несколько иначе, чем прежде, – взгляд его стал более зрелым.

Летти Грей похоронена на ливенфордском кладбище.

Каждую неделю Догги со своей большой тростью и трубкой ходит туда. Он утратил порывистость, свой пустой смех и отчасти свое пристрастие к «тяпнем бренди». Но что-то в нем еще осталось от того, прежнего Догги.

В то ясное сентябрьское утро, когда Финлей грел башмаки у камина, прежде чем обуться, в комнату с листком бумаги в руке вошла Джанет.

– Это вызов, – заметила она, – от Анабель Скоби. – И с каким-то особым выражением на лице протянула ему листок.

Финлей взял его – необычную узкую полоску бумаги, аккуратно вырезанную по линейке, что почему-то произвело на него впечатление, – и прочел написанное угловатым старомодным почерком:

Мисс Бет Скоби любезно просит доктора нанести визит ее сестре Анабель, которая захворала.

– Хорошо, Джанет, – кивнул он. – Я у себя это отмечу.

Она постояла, наблюдая, как он делает запись в своем журнале, и явно горя желанием рассказать ему что-то о Скоби. Противоборство между напускной сдержанностью Джанет и ее ужасной склонностью к сплетням привело к тому, что опущенные уголки губ у нее дернулись, как у кошки, увидевшей запретные сливки. Внезапно подняв глаза, он поймал ее устремленный на него взгляд, полный жажды чем-то поделиться. Финлей откровенно рассмеялся.

– Не волнуйся, Джанет, – дружелюбно сказал он. – Я наслышан о Скоби.

– Это и к лучшему, – взвилась она. – А то из меня вы ни словечка про них не вытянули бы.

Джанет развернулась и в сильном гневе выскочила из комнаты.

Дело в том, что большинство жителей Ливенфорда знали о Скоби. Бет и Анабель были сестрами. Две незамужние дамы, в возрасте далеко за пятьдесят, занимали старый домик из серого камня в конце Ливенфорд-Кресент, стоявший за полосой деревьев прямо на берегу эстуария и продуваемый ветром, с чудесным видом на открытую воду и корабли, с привкусом соли в воздухе, насытившей морские глубины.

Он выглядел как дом морского волка, да таким он и был.

Построил дом капитан Скоби, когда после долгих схваток с атлантическими штормами, будучи вдовцом с двумя взрослыми дочерьми, ушел в отставку. Он построил его правильно и удобно, чтобы видеть, слышать и обонять море, которое так любил.

Абернети Скоби, невысокий, подтянутый, добродушный человек, отслужил свой срок на парусниках, нес вахту на старых, с гребными колесами, пароходах, которые в восьмидесятые годы с лязганьем и шумом ходили в Калькутту, и наконец стал капитаном «Магнетика», лучшего двухвинтового судна, когда-либо покидавшего верфи Латты и предназначавшегося для переходов через Южную Атлантику. Но это в некотором смысле преданья старины, ибо капитан Скоби умер восемнадцать лет назад. Однако его дочери Бет и Анабель все еще жили на берегу эстуария в прочном, обдаваемом морскими брызгами домике, который построил их отец.