Пообещай мне весну - Мелисса Перрон

она должна была сидеть в машине вместе с ним и теперь видит свою жизнь как чудо. Жи-Зель, жизнь… Не понимаю, я же не говорила ей о депрессии.

– Это я ей сказал.

– И как она отреагировала?

– Ее успокоило, что это всего лишь депрессия. У нас с ней одинаковое мнение на этот счет.

– Какое?

Я не должна была спрашивать, уже после первых слов мне захотелось, чтобы он замолчал.

– Только слабаки останавливаются, Фабьена. Эгоисты. Сильные люди, как ты, я и Жизель, продолжают идти, как бы ни было трудно. Понять не могу, зачем ты выбрала именно депрессию в качестве запасной версии. Тебя не смущает, что все сочли бы тебя слабачкой?

– Меня вообще не волнует, что вы обо мне думаете.

Это была ложь. Я огляделась, смутно надеясь увидеть тяжелый тупой предмет, чтобы ударить Этьена, но, по иронии судьбы, меня окружали подушки.

– Фабьена… Ты?..

– Что я?..

Я догадывалась, о чем он собирается спросить, но хотела, чтобы он сам задал вопрос полностью.

– Ты умираешь?

Я решила на несколько мгновений погрузить Этьена в тревожную неизвестность. Мне всегда было неловко смотреть людям прямо в глаза, но сейчас я с легкостью сверлила его взглядом. Как можно быть таким твердолобым? В этот момент я могла бы во всем ему признаться. Сказать, что больным было не мое тело, а голова. Я могла бы прочитать ему краткую лекцию о том, что такое депрессия, рассказать о ее биологических механизмах, о проценте больных депрессией в мире, но после всего, что он наговорил, я решила пойти в своей лжи до конца. Обманом защититься от них.

– Меня ведет хороший врач. Умру ли я? Да, однажды. Умру ли я от этого? Не знаю…

Это было правдой. Я не знала, когда умру. Одной ногой я стояла на проволоке, пытаясь удержать равновесие, словно канатоходец, другая была над пропастью. Я должна была жить настоящим мгновением, чтобы меня не накрыло, и в эти моменты смерть казалась единственным выходом.

– Не дави на себя. И если тебе что-то нужно, я всегда рядом, не стесняйся просить.

– Если бы у меня обе ноги были в гипсе, ты сказал бы то же самое?

– Нет, я бы сказал: «Давай, пиши картины, у тебя все еще две руки!» И я докатил бы твою инвалидную коляску до вернисажа в Нью-Йорке.

Этьен смеялся. Невежество уродовало его.

– А если бы мне прооперировали мозг?

– Что за странные вопросы? У тебя… этот… в мозгу? Фабьена, ты можешь положиться на меня.

– А если бы у меня правда была депрессия?

– Я никогда не изменю своего мнения. Людям в депрессии нужен пинок под зад. И я бы дал тебе пенделя не раздумывая.

Его лицо стало жестким.

Как в кино, на последних словах Этьена появился Фридрих.

– Всем привет!

Он принес тарелки с едой.

– В ресторане сегодня тишь да гладь, я наготовил нам кучу всего! Этьен, ты остаешься?

– Этьен как раз уходит.

По моему тону Фридрих сразу понял, что я не хочу приглашать Этьена. Этьен тоже это понял.

– Ага, я ухожу. Давай, береги себя и держи меня в курсе.

Наш сговор

Фридрих приготовил ужин на десяток гостей. Все было вкусно, но есть мне особо не хотелось.

– Зачем приходил Этьен?

– Узнать, умираю ли я.

Сложно было бы разинуть рты шире, чем Анна и Фридрих.

– Вы же знаете маму. Если сказать ей правду, она силой потащит меня на вечеринку, и ее подруги атакуют меня лучами добра и всякими кристаллами со странными названиями. Может, это и работает, но точно не со мной. Я хотела, чтобы она восприняла мои слова всерьез, и мне пришло в голову только одно: сказать, что у меня рак. Она тут же позвонила Этьену, и он заявился сюда…

Если бы я могла их сфотографировать, точно бы это сделала; жаль, момент был неподходящий, а то я попросила бы их замереть, пока бегаю за фотоаппаратом. Анна застыла с брокколи на вилке, а Фридрих – не дожевав куска.

– Мы что, в музее восковых фигур? Погодите, я не заплатила за вход.

– Фабьена, сейчас не время для шуток! Они думают, что у тебя рак? И что я скажу твоей матери, когда увижу ее в ресторане?

– Ты ей скажешь правду: я лечусь.

Фридрих смотрел на меня не мигая, Анна строила у себя в тарелке рисовый холмик. Я откровенно разочаровала двух своих сообщников. В конце концов Анна разрядила обстановку:

– Ты все сделала правильно. Я хорошо знаю твою мать – это лучшее, что ты могла ей сказать. Можешь на меня положиться, я не выдам твой секрет.

Анна часто говорит фразами точными и острыми, как лучший поварской нож. А вот Фридрих продолжал на меня таращиться.

– Фридрих?

– Да, да, прости. Конечно же, ты можешь рассчитывать на меня.

Все мы подняли вилки, и фрикадельки под соусом терияки соприкоснулись в знак согласия. Я была недовольна собой, но чувствовала облегчение. Казалось, теперь мой путь к исцелению начался.

Ночное купание

В два часа ночи у меня начало безумно колотиться сердце. Бог знает почему, я проснулась с чувством надвигающейся катастрофы. Обычно вид с моего маяка на лес успокаивает меня даже в темноте, но этой ночью он только усиливал тревогу. Мне хотелось зажечь звезды одну за другой, чтобы стало светлее и немедленно взошло солнце, – убедиться, что за деревьями не прячутся чудища. Я села и сделала глубокий вдох. Почему же не помогает? Чем больше я вдыхала, тем меньше воздуха в меня проникало.

– Фред? Фред!

Фридриха не было на маяке. Обычно он поздно возвращался из ресторана, и я привыкла засыпать одна на своем островке-диване, но этим вечером, после нашего сговора, мне захотелось уснуть рядом с ним. Я не сошла с ума, несколько часов назад он был со мной. Анна спала в доме.

Голая, дрожащая, я взобралась по лестнице в мастерскую, где у окна стояла ванна на ножках. Кому еще придет в голову принимать ванну по ночам? Я наполнила ее и погрузилась с головой. Горячая вода обжигала веки, но я держала голову под водой. А когда вынырнула, закричала изо всех сил.

И чуть не умерла от страха. Над ванной склонился Фридрих.

– Фред! Что ты тут делаешь?

– Это ты меня спрашиваешь? Ты лежишь в ванне в четверть третьего ночи и спрашиваешь меня, что я тут делаю?

– Я пытаюсь успокоиться.

– Воплями?

– Так выходит напряжение…

– Вот оно что… Мадам, могу ли я залезть в вашу кастрюлю?

Я смотрела, как Фридрих раздевается. Вокруг него были разбросаны мои картины и краски. Еще несколько месяцев назад я улыбнулась бы при мысли, что обе мои страсти отдаются мне одновременно, но сейчас я не хотела ни Фридриха, ни творчества.

Ночь выдыхалась, когда мы вернулись в постель.

Устранение утечек

Приемная была полна. Я осталась стоять и вытащила книгу, но и страницы не успела прочесть, как меня вызвал Клермон, с недавних пор мой семейный доктор.

– Здравствуйте! Присаживайтесь. Как вы себя чувствовали с нашей последней встречи?

– Чуть лучше. Я хотела извиниться за прошлый раз. Надеюсь, не все пациенты начинают так же умирать у вас в кабинете.

Он улыбался.

– Можем ли мы перейти на «ты», Фабьена?

– Да, конечно, я наверняка старше тебя.

Он порылся в моей карточке – наверное, чтобы проверить дату рождения, и снова улыбнулся. В этот момент мне показалось, что мое сердце распахнуло объятия, как от любви. Сердце-предатель. Нужно было бы изобразить растяжение лодыжки и уйти с рекомендацией чередовать лед и тепло.

– Я прошел через то, что происходит с тобой сейчас. У меня было несколько очень трудных месяцев, и мне пришлось прервать работу, чтобы позаботиться о себе. Я говорю тебе это как друг. Чтобы ты знала, что это можно преодолеть.

Я ничего не понимала в тонкостях профессиональной этики, и уж точно не знала, что врач может дружить с пациентом. Меня тронуло его сочувствие. Хоть кто-то понимает, что со мной происходит.

– Получаешь ли ты психологическую помощь? Это важно для твоего выздоровления, Фабьена. Если хочешь, я помогу тебе найти психолога.

Он так красиво произносил мое имя, что мне хотелось попросить его сделать это еще раз.

– Да, я хожу к психологу. Но я еще не принимала лекарство, которое мне выписал ты. Поэтому я пришла. Сказать, что предпочла бы справиться без лекарств, но, в принципе, не против принимать их, если понадобится.

– Тебе виднее.

У меня создалось четкое впечатление, что он расположен ко мне, что я ему дорога. Я вышла с легким сердцем и чувством, которое не могла определить. Когда я вернулась на маяк и закрыла за собой, в дверь сразу же позвонили.

– Фабьена Дюбуа?

Перед дверью стоял мужчина с таким огромным букетом, что его лица не было видно за ромашками,