Четверги мистера Дройда - Николай Андреевич Борисов

через пять минут, уже переодетый, подошел к человеку в цилиндре и пожал ему руку.

— Спасибо! Кого благодарить?

— Одного из многих. Идите. Ах, да, подождите. — И, вынув из кармана кожаное портмоне, передал его Тзень-Фу-Синю.

— До свиданья, — сказал Тзень-Фу-Синь и тихо добавил, — товарищ.

— До свиданья, Тзень-Фу-Синь.

И, выпустив его из номера, человек в цилиндре захлопнул дверь.

Очутившись на улице, Тзень-Фу-Синь принял деловой вид и зашагал вперед. В новом костюме и с деньгами в кармане он чувствовал себя гораздо увереннее, но на главный вопрос, который занимал его мысли, он ответа все-таки найти не мог.

Вздрогнул. Остановился. Направо, в боковой улице, над массивным зданием слегка трепетал красный флаг. «Полпредство!» — чуть не вскрикнул Тзень-Фу-Синь.

И машинально он пошел к зданию, полный радости, что он сейчас предупредит их о… Ню сейчас же оборвал себя, остановился и пошел обратно. «Плохо, совсем плохо думал, — прошептал он. — Не надо идти. Будут говорить — провокатор… А там шпионы следят, будут обвинять их в содействии и пропаганде… Плохо думал, плохо…»

Снова зашагал по улице и заметил, что идет обратно к гостинице.

«Судьба ведет. Человек в цилиндре хорош. Он меня свяжет с нашими».

И Тзень-Фу-Синь даже задрожал от радости, что снова попадет в подполье, в партию, к своим, к родным друзьям. Но, подойдя к гостинице, вспомнил, что он не найдет, не сможет найти номера комнаты, он забыл этаж, забыл номер, и, может быть, уже и человек в цилиндре исчез, бросив комнату.

Обескураженный Тзень-Фу-Синь снова повернул обратно. Над головой послышался могучий рокот пролетающего аэроплана, и на поднявшего голову вверх Тзень-Фу-Синя, мелькая белыми хлопьями, рея и кружась, упало несколько бумажек.

Это были объявления о награде за поимку Тзень-Фу-Синя.

Глава V

БОМБА С НЕБА

До глубокой ночи с воспаленными глазами метался по комнате Хозе, прислушиваясь к шагам на лестнице и напрасно ожидая знакомого стука в дверь.

Воображение рисовало ему картины, от которых он скрежетал зубами, бросался на диван и грыз подушку, чтобы не закричать от ужаса и тоски.

Вскакивал, бросался к окну. Но ни в одной из проходивших или проезжавших женщин он не узнавал знакомого силуэта. Иногда с надеждой всматривался в какую-нибудь фигуру, но через несколько секунд убеждался, что это не она; снова колесил по комнате, ломая пальцы и проклиная город, людей, бедность, отнявшие у него его любимую, единственную.

Как-то забылся и уснул каменным сном.

Проснулся на рассвете. Все было по-прежнему, так же, как тогда, когда они вместе собирались в ресторан в надежде найти работу на эстраде.

Тоской веяло от полураскрытого ящика, из которого торчал кусок платья, и сиротливо лежала рассыпанная пудра у зеркала.

Хозе чувствовал, что более не может оставаться в комнате. И, зная, что она не вернется, все же набросал на листке бумаги:

«Буду через час. Жди.

Твой, вечно твой Х о з е».

Придавил записку пудреницей и, оглядев комнату, вышел на улицу.

Быстрым шагом шел Хозе, обращая на себя внимание полицейских. В голове была одна мысль, что все кончено, все рухнуло, что жить больше незачем.

И, полный отчаяния, шел все дальше и дальше, приближаясь к громадным постройкам; только натолкнувшись на леса, он опомнился. Прямо перед ним по железному каркасу лифта мчались вверх и вниз площадки с кирпичом, а над головой проносились вагонетки с песком и цементом.

Не чувствуя ничего, кроме пустоты внутри, он, закрыв глаза, бросился под падающую вниз площадку, но сильный толчок выбросил его из-под лифта.

Не совсем отдавая себе отчет в том, что с ним произошло, Хозе медленно поднялся с земли, подобрал слетевший с головы картуз и увидел перед собой озлобленные лица рабочих.

— Чего шляешься здесь?

— Одна секунда — и тебя бы в кашу…

Чувствуя тошноту и слабость в ногах, Хозе молчал и неуверенными движениями дрожащих рук пытался стряхнуть песок с картуза.

— Балда ты, балда.

— Дать бы тебе до балбешке раз, так не будешь лезть под лифт.

— Брось, ребята! — раздался чей-то спокойный голос. — Не видите, человек не в себе.

Хозе увидел перед собой бородатое лицо и серые глаза с запрятанной в глубине искринкой смеха. Говоривший, по-видимому, пользовался весом, так как ругань начала смолкать, и рабочие стали расходиться.

— Погоди, приятель, — сказал бородатый, — сейчас пошабашим, тогда потолкуем.

Хозе молча кивнул головой и, едва передвигая ноги, отошел на несколько шагов и присел на кучу щебня.

Через несколько минут раздался резкий свисток. Работа прекратилась. Вся постройка наполнилась говором, смехом и шутками.

Новая смена уже подошла и стояла в ожидании сигнала к работе.

Откуда-то из центра города, задернутого еще туманной дымкой, донеслись медленные удары башенных часов. Пробило шесть. К Хозе подошел бородач в сопровождении молодого рабочего с тонким и умным лицом.

— Пойдем, брат. Кушать хочешь? Пошамаем и поговорим… Это тот, — обратился он к молодому, — который броситься хотел.

— Это вы бросьте, — ласково сказал молодой, взяв за руку Хозе.

И словно какая-то теплота охватила Хозе. Куда-то в туман ушли мысли о смерти, и он хотя и устало, но уже без апатии пошел рядом с ними.

Невольно заинтересовался воздвигаемой постройкой. Глухие стены без окон слепо давили землю. Это было знаменитое загадочное здание. Оглядывая постройку, Хозе спросил:

— Так и работаете, без передышки?

— В две смены, по двенадцать часов.

Но эти слова прошли мимо сознания Хозе, и, зная, что у них не найдет ответа, он все же спросил рабочих:

— А что строите?

— Чертову перечницу. Не то санаторий, не то тюрьму. Черт ее разберет.

Шли длинным бульваром Капуцинов к Зеркальному озеру, на берегу которого его новые товарищи думали отдохнуть. Аллея бульвара была пряма, как стрела, и так длинна, что, уходя вдаль, обращалась в узенькую тропинку.

Пришли. Расположились на берегу, и сейчас же, сбросив платье, ребята бросились в озеро. Хозе с жадностью следил за ними, наслаждаясь их бодростью, силой и смехом, но сам не пошел за ними.

— Ну и ладно!

— Здорово это — купаться! — вскрикнули они, влезая в штаны и одевая рубашки.

Позавтракали и растянулись на берегу. Рабочие сразу заснули, а Хозе, поворочавшись немного, спокойно задремал.

Он чувствовал теперь себя хорошо, он не чувствовал тяжести города;