Красный замок - Кэрол Нелсон Дуглас

К счастью, Ирен достаточно долго прожила в Европе, чтобы по возможности заменять прямолинейность иронией.

Вместо того чтобы читать вельможному развратнику нотации, как поступила бы я, Ирен лишь замечает:

– Ваше высочество только что указали на самую интересную особенность недавних парижских душегубств: выбор убийцы пал на изысканное заведение и его невинных работниц. Да, можно подумать, что Джеймс Келли случайно попал в ту залу, придя с целью установить кресло. И, судя по тому, как он позже воспринял встречу с нами, он был не в состоянии удержаться от насилия при виде женщин определенного типа.

– При виде шлюх! – восклицает Сара чрезвычайно звонким, сценическим голосом, притом по-английски. – О, не смотри на меня так неодобрительно, Берти! Тебе одинаково милы все представительницы женского пола, будь то служанка или госпожа.

Берти содрогается:

– Значит, от встречи с этим монстром меня отделяли лишь какие-то мгновения?

– Равно как и Брэма, – добавляет Ирен.

Крепко сложенный ирландец, который во время этого жуткого разговора уступил свою привычную роль рассказчика Ирен, вдруг оказывается в центре внимания. Его щеки, на которые разрослась рыжая борода, заливает краска. Хотя он и выглядит внушительно, душа у него нежная.

– Я раньше сопровождал Ирвинга в maison, когда тот приезжал в Париж, – выпаливает он. – Сейчас я остался один в Париже и лишь решил засвидетельствовать свое почтение… м-м… Мадам.

Он всегда говорит об Ирвинге как о полубоге, упоминания одной фамилии которого, очевидно, достаточно, чтобы все поняли, о ком идет речь. Возможно, в этом и заключается роль театрального импресарио.

Сия увлекательная работа подразумевает сопровождение великого человека и в такие одиозные места Парижа, как кабаре, где танцуют канкан, или различные maison de rendezvous. Для англичан в Париже, видимо, существует лишь одно занятие, представляющее для них интерес. Единственное исключение – Шерлок Холмс, и это наводит меня как журналиста на другие не менее интересные соображения. Я начинаю размышлять и о более жутких местах, которые посещали Ирвинг со Стокером наряду с сотнями зевак, толпящимися там каждый день: чего стоит хотя бы публичная демонстрация неопознанных тел в печально известном парижском морге.

Теперь я вижу, как умело Ирен удалось превратить собрание плакальщиков в допрос: ведь двое из четырех мужчин в гостиной находились на месте совершения первых двух парижских убийств; третий же, барон Ротшильд, увез принца, а позднее и Ирен с Нелл оттуда к себе.

По тому, как поникли державшие до этого форму усы инспектора, я понимаю, что он не знал о тогдашнем присутствии принца в доме греха и смерти, а также о том, что… устройство, на котором лежали останки тел, было заказано специально для его королевского высочества. Инспектор, будучи французом и человеком искушенным, не осуждает извращенную задумку, его интересует только участие кресла в преступлении.

– Келли страдает своего рода религиозным фанатизмом, – размышляет Ирен вслух, чтобы слышали ее друзья и подозреваемые.

У меня мелькает мысль, что только мы с инспектором исключены из списка, хотя я, разумеется, тоже находилась в ту ночь в доме терпимости, ведь я и нашла изувеченные тела. Или мы тоже под подозрением? Я постепенно осознаю, что в погоне за правдой Ирен безжалостна не меньше Шерлока Холмса, хотя подход у нее гораздо менее прямой.

Я также замечаю, что она организует сцену подобно драматургу. Сначала она собирает всех действующих лиц, затем побуждает их вести между собой разговор, и в итоге правда у нее в кармане, а участники ничего не подозревают.

Однако при таком театральном подходе для продвижения к развязке требуется много терпения и предварительных репетиций.

– Ничто в лондонских убийствах Джека-потрошителя не указывает на его религиозный фанатизм, – наконец произносит принц, обдумав замечание Ирен.

Инспектор отвечает за нее:

– Позвольте, ваше высочество. Я изучал этот вопрос чрезвычайно основательно. Во всех подобных убийствах, где жертвами становятся падшие женщины, религиозная одержимость рассматривается как возможный мотив. В billet-doux[7], которую, как предполагается, написал Потрошитель, сказано: «Я охочусь на шлюх». Обычно такие позывы обусловлены извращенной моралью. Я полагаю, что расстройство на уровне врожденных инстинктов превращает некоторых людей в сумасшедших. В Париже, как и во всей Франции, проституция была легализована несколько десятилетий назад, и женщин регулярно осматривают, чтобы удостовериться, что они здоровы. Такая мера позволила снизить риск заражения многими заболеваниями и кажется нам единственным целесообразным подходом к решению проблемы. Лондон и Англия в целом не настолько просвещены в этом вопросе. Мужчины, подхватившие скверную болезнь от проститутки, приходят в губительную ярость. Неудивительно, что смертоубийства, совершенные Потрошителем, и другие аналогичные преступления, нередкие в Уайтчепеле, более характерны для Англии, чем для Франции.

– Так было до недавних пор, – отмечает Ирен.

Инспектор бросает на нее нетерпеливый взгляд:

– Что? Вы про двух женщин из почтенного заведения?

Я вздрагиваю при мысли о том, что сказала бы по поводу типично французской характеристики публичного дома как «почтенного заведения» Нелл, присутствуй она при этом разговоре.

Инспектор продолжает с негодованием:

– Третья жертва – либо несчастная прачка, либо одна из femmes isolée[8], которые слоняются по улицам сами по себе.

– Вы ничего не сказали, – обращает внимание Ирен, – о необычной роли, которую играют в парижских убийствах подземелья. Эта исключительная особенность Парижа: подвалы, канализация, катакомбы. Даже морг и музей восковых фигур были использованы для демонстрации тел крайне странным образом.

Инспектор пожимает плечами – классический ответ французов на загадки жизни.

– Музей Гревен, – произносит он величественно, – это не просто собрание восковых фигур, особенно во время Всемирной выставки и открытия Эйфелевой башни. Это важная достопримечательность Парижа. Разве не может преступник, пусть даже безумец, захотеть принести дань уважения развлечениям Города Света, планируя свои убийства?

– В Лондоне Потрошитель предпочитал действовать тихо и выбирал для этого более темные места, – замечает Ирен.

– Лондон! – Инспектор едва сдерживается, чтобы не плюнуть. – Уайтчепел! В Париже нет такой выгребной ямы. Немудрено, что и жертвы в Париже поприличнее.

– Значит, Потрошитель перебрался в Париж, и его манеры стали более изысканными.

Наконец-то вступает Брэм Стокер:

– Я слышал о кровавых ритуалах, которые совершались в пещере за ярмарочной площадью, – им далеко до изысканности. Выдумай я подобную сцену в своих рассказах, меня окрестили бы извращенцем. Я согласен с тем прохожим, который во время убийств Потрошителя прошлой осенью сказал, что ни один англичанин так не поступил бы.