DELETED - Катерина Кюне

Поэтому прошу тебя, подумай хорошенько прежде чем принимать окончательное решение!

Я твёрдо уверен, что у нас есть будущее. И оно может быть прекрасным и солнечным. Тебе надо только сделать один шаг в правильном направлении…»

Письма жалобные были другими, вроде такого:

«Не спал всю ночь, пальцы дрожат так, что тяжело попадать по клавишам (прости за опечатки), всего колотит. Думал, думал, думал. Чувства, как раскалённые угли, катались в груди, прожигая насквозь. К утру понял с болезненной ясностью, что я не смогу без тебя жить. Просто не смогу и всё. Не надо меня жалеть. Я не ищу сочувствия. Нет, это не жалоба, а простая констатация факта…»

Или такого:

«Я вот что подумал. Я же верю в карму, хоть и на свой лад. И вот я всё думаю: за что мне это? Что я такого учинил, что теперь расплачиваюсь так тяжело и горько? Пару раз я жён чужих к прелюбодеянию склонял. Было дело, на кладбище, прямо на могильной плите совокупление имел. Уж не за это ли наказание меня постигло? Хотя карма, она ведь не всегда работает прямолинейно во времени. Времени, его же, на самом деле, как бы и нет, всё происходит одномоментно. Уж не значит ли это, что события из прошлого могут быть отголосками событий из будущего? Может, на самом деле, я и не сделал ещё того, за что меня наказывают? Что же мне такое предстоит натворить ужасное, что ты меня так мучаешь? Такие вот мысли меня посещают посреди нестерпимой многодневной бессонницы…»

Правда, такое письмо имело совсем не жалобную вторую часть, посланную вдогонку:

«Я всё про карму размышляю. Думал вот об истории ужасной о ребёночке, что ты мне рассказывала. Было тебе девятнадцать лет, и ты ещё ничего не успела плохого совершить. Ужас. И тут всё у меня сложилось, точно озарение какое, и понял я с болью, что видно нет у меня шансов тебя от злого отговорить сейчас. Видно суждено тебе всё-таки злое совершить. И стало мне от этого так тоскливо, ты себе и представить не можешь… Видать ты и вправду уже всё решила, и незачем дальше тебя тревожить. Посему остается сказать “прощай”…»

Эта не жалобная часть была настолько грубо сработана, что поначалу вызвала у меня только возмущение. Я даже успела обрадоваться, что наконец-таки отреагировала так, как всегда хотела. Но возмущение, увы, было недолгим. За ним проросла робкая, дрожащая надежда, бледная, как первая стрелка нарцисса, проклюнувшаяся на подоконнике в пасмурном феврале. «Выходит… это всё? — неуверенно спросила она. — Зима окончилась, и холодов больше не будет? Неужели впереди только покой и свобода?»

(Это надо же быть такой доверчивой дурой, просто уму непостижимо…)

Письма-угрозы были прямолинейны и производили самое сильное впечатление. Из них сквозило чем-то нечеловеческим. Такое всегда пугало меня в Алексе больше всего. Это был какой-то очень древний страх перед потусторонним существом, захватившим человеческое тело и притворившимся, что оно твой друг или родственник.

Иногда он просто писал, что переломает ноги тому, кто меня прячет, искалечит всех моих «дружков». Что терять ему нечего, и тюрьмы он не боится. Или что до конца моих дней не оставит меня в покое и устроит мне такую жизнь, что я ещё на коленях приползу обратно.

Приличное количество раз он кончал жизнь самоубийством. В таких письмах Алекс напоминал мне, что знает какие лекарства пить — ведь он работал в больнице медбратом. Затем он сообщал, что уже выпил целый пузырёк «правильных» таблеток, что сейчас усердно запивает их водкой и что жить ему незачем.

В следующем письме, словно в очень плохом сериале, он забывал, что убил себя в прошлом сезоне, и как ни в чём не бывало продолжал увещевать или жалобить.

Помоечные письма были слишком скучны, чтобы их тут приводить. Иногда они содержали в себе ссылку на блог Алекса. Заподозрив, что я не просто демонстративно отписалась от его блога, но и на самом деле туда не заглядываю, Алекс стал присылать ссылки на записи, в которых «рассказывал обо мне правду».

«Вот написал тут заметульку про одну нашу, хе-хе, общую знакомую. Всю правду рассказал, ничего не соврал…»

4

Время в Бардо течёт непредсказуемо. Иногда на путешествие уходит полчаса, а иногда — все пять. И это не зависит от преодолённого расстояния. Из-за этой особенности бардонавтам трудно планировать рабочий день. Никогда не знаешь сколько времени уйдёт на выполнение заявки.

Он всё ближе к перекрёстку. Это его место: отсюда он начинает путешествие и сюда возвращается, чтобы вынырнуть назад в обычный мир. При каждом его шаге туман под ногами сгущается, словно он потревожил инопланетную пыль. Сквозь красноватый морок он уже видит тёмный валун, которым отмечен перекрёсток. Камень торчит из земли, похожий на старый окаменевший пень. Бури и ветра облизали его до гладкости.

Когда он впервые переместился в Бардо, то ощутил что-то вроде дежавю: перекрёсток с камнем показался ему смутно знакомым. Конечно, если верить теории реинкарнаций, он побывал в Бардо уже не раз. Но согласно этой теории он не должен был ничего помнить. И всё же этот перекресток и этот камень вызывают у него странное, волнующее чувство: как будто легко-легко пихнули в бок глубокое, поросшее мхом воспоминание. Важное воспоминание, проспавшее сотни лет. Оно ворочалось, вздрагивало во сне, но как он ни напрягал память, не просыпалось.

А ещё ему кажется, что раньше на этом камне была выбита надпись. Её тоже постепенно слизывал ветер, но какие-то едва заметные получёрточки, полужелобки, полуветочки букв ещё удаётся нащупать взглядом.

Из-за странностей времени в Бардо он немного боится возвращаться в обычный мир, боится момента перехода. Вообще-то похожее чувство иногда возникало и раньше, задолго до того, как он стал бардонавтом. Так бывало ещё в детстве — кажется, ты почувствовал подземный толчок, словно при землетрясении: реальность пошатнулась, и тебя перебросило то ли в другое время, то ли в другое пространство. — Сейчас ты повернёшь за угол, но не найдёшь знакомой улицы. Вернёшься из Бардо, а прошло уже сто лет. Или чуть-чуть промахнёшься при переходе и вынырнешь в другой Вселенной.

В детстве это чувство ему даже нравилось. Он был не против очутиться в незнакомом мире, тем более что в знакомом его не ожидало ничего хорошего. Но сейчас его жизнь ему в основном нравилась, и большую часть времени он не хотел становиться ни бесплотным призраком, ни