Дерьмо - Ирвин Уэлш

- Может быть, - неуверенно соглашается Леннокс.

- Тебя надо снова свести с моей свояченицей, а, Рэй! - смеюсь я.

Он смущенно отворачивается. Не любит, когда напоминают о том, как мы вместе резвились с той телкой. У каждого распиздяя своя ахиллесова пята, и я никогда не забываю напомнить об этом своим коллегам. Чтобы не задавались. Мордой об асфальт. Сразу самомнения убавляется. Да, у меня для каждого кое-что припасено.

Возвращаемся в управление. В столовой только и говорят, что о приказе насчет отмены отпусков. Я молчу. В этой игре требуется хладнокровие, так что пусть поднакопят злости. Все, понятное дело, посматривают на меня, ждут, что я встану во главе недовольных, но я пока не рыпаюсь. Реорганизация департамента сулит мне повышение, поскольку появится новая должность детектива-инспектора. На кой совать голову в петлю ради каких-то недоумков, хотя, конечно, я поддерживаю их в другом мнении.

Тоул постоянно твердит об этой реорганизации. Уж и не знаю почему, пора бы и привыкнуть. Реорганизации здесь случаются каждые шесть месяцев, и каждая только вредит делу. Заканчивается обычно тем, что эти бестолочи формируют рабочую группу, которая заседает и заседает, а потом приходит к выводу, что необходима еще одна реорганизация. Хорошо только то, что грядущая перетряска ослабит позиции нашего доброго друга мистера Тоула, и когда я получу новое назначение, мы с ним будем на равных. Меня бы уже давно повысили, если бы не их гребаные правила и идиотизм Кэрол.

А сейчас руль у него, у Тоула. Он собирает нас на очередной долбаный инструктаж, и новенькая блондиночка в штатском раздает листки. До меня долетает запах ее духов. Я подмигиваю Клеллу, и он согласно кивает: ага, мол, на этой телке неплохо бы попрыгать. Лет тридцати с лишним, крепенькое тело, только-только начинающее набирать приятную тяжесть. Да, стоящая штучка.

Тоул несет какую-то чушь о журналисте, которому проломили череп на лестнице, и о его папаше-дипломате, но я не слышу ни слова, потому что блондиночка стоит у окна, и блузка у нее просвечивает, а сиськи так и лезут наружу. Да, сучка, да. Ох, и засадил бы я тебе! К счастью, инструктаж быстро заканчивается, и я спускаюсь выпить кофе с сандвичем.

Заставляю себя просмотреть материалы по открытому Тоулом делу. Личность убитого уже установлена: некий мистер Эфан Вури. Его отец - посол Ганы. Проживал в отеле «Килмуир» на Саут-Сайд. Поселился всего пару дней назад.

Пару дней назад...

Это значит...

Не хрен было сюда приезжать. Какого ему тут понадобилось?

Журналист. Сынок дипломата и журналист. Не был...

Что он здесь забыл?

И какой еще такой журналист?

Числился в каком-нибудь сраном журнальчике для черномазых комми. Кто их читает? Или, может, крапал статейки в паршивую газетенку для футбольных фанатов.

В папке есть кое-что еще, поэтому я звоню в Лотианский Форум по Правам Чернокожих или как они там называются. Может, он заходил туда встретиться со своим черножопым эдинбургским дружком. Занято. Мне, конечно, глубоко наплевать, а потому решаю свалить пораньше, взять тачку и заскочить к моему приятелю Гектору Фермеру, у которого водятся хорошие видеофильмы.

Вырываюсь из города на «вольво». Майкл Шенкер дает жару. Перед этой группой я в вечном долгу, потому что только они и спасли дерьмовый фестиваль в Рединге, на который я однажды завалил. Не успел оглянуться, а передо мной уже дом Гектора.

Гектор стискивает мою руку, его разгоряченное алкоголем лицо растягивается в улыбке.

- Зайдешь пропустить? - спрашивает он.

- Извини, приятель, у меня дела. Расследую убийство. Шлепнули какого-то сраного ниггера. Шанс подзаработать на сверхурочных. Товар есть?

- Есть.

Гектор улыбается и протягивает пакет из «Теско», в котором лежат две видеокассеты формата VHS.

Мы договариваемся встретиться поближе к концу недели, и я уезжаю домой. Каждый раз, когда взгляд падает на особенно выдающуюся попку, в штанах у меня как будто распрямляется сжатая пружина.

В этот вечер я один, один дома, только это никак не касается ни Рэя Леннокса, ни кого-то еще. У меня здоровенный кусок мясного пирога. Я кладу его в микроволновку и сажусь смотреть взятые у Гектора кассеты. На первой две телки устраивают показательный сеанс мастурбации, и тут появляются два чернокожих жеребца... Нет! Я выключаю. Сыт по горло чернокожими жеребцами. Вставляю другую кассету, с двумя лесбиянками и молочником.

Кусаю пирог, и зубы пронзает боль, а по телу пробегает спазм. Черт, не пропекся, в середине холодный как лед. Ладно, съем и так. Фильм неплохой, но мне не по себе. Сердце бьется неровно, комната становится чересчур яркой, углы - резче, острее. Надо подбодриться, и я иду в кухню и отмеряю приличную дозу виски. Бутылку беру с собой. Еще стакан, и беспокойство проходит. Я не думаю о работе. Я же здесь, дома.

Еще несколько сладких глоточков, и я остаюсь в кресле-качалке. В состоянии полусна-полубодрствования думаю о Кэрол. Она скоро вернется. Вернется, потому что знает, где ей лучше.

Спустя какое-то время живот начинает болеть по-настоящему, и меня прошибает пот. Я ерзаю в кресле, которое раскачивается в размеренном тошнотворном ритме, но не могу уснуть до самого рассвета. Иногда кажется, что меня вот-вот вырвет. Я сглатываю, загоняю тошноту назад и стараюсь дышать медленно. Пот густой, вонючий. Алкогольный. С чего бы это так пробрало? Наверное, от пирога. Надо будет позвонить в департамент охраны здоровья, сообщить, что за дела в этом хреновом гастрономе, хотя что с них возьмешь.

Немного погодя боль понемногу затихает, и я засыпаю.

...голодный как зверь. В животе урчит. Темно. Я лежу на кровати. Не помню, как до нее добрался. Такое со мной впервые. Ощущаю рядом пустое пространство, хватаю ее платье и крепко прижимаю к себе. Оно еще хранит ее запах. Где-то ночью я его выпустил - и в результате кошмары. И еще я сжимаю яйца - щиплет дико.

С головой творится что-то неладное, как будто ее размозжили и содержимое растеклось по подушке. Тем не менее шейные сухожилия напряжены до предела, хотя и это не помогает удерживать ее мертвый вес. Сквозь жалюзи лениво вползает первый утренний свет, и комната выглядит размытой и туманной.

Я заставляю себя подняться, умываюсь и собираюсь побриться, обнаруживаю, что лезвия кончились, и кое-как скребусь старым. Машину решаю не брать и направляюсь к автобусной остановке со странным смешанным чувством свободы и отчаяния, сознавая, что сейчас только десять двадцать, а я уже определился с вечером: пойти и нажраться.

В животе еще не улеглось, и запах тел в автобусе кажется невыносимым. Слишком много рвани. Почему они не ездят другим, тем, который идет от Колинтона в центр, не заходя в трущобы? Когда я схожу, какой-то парень протягивает мне руку. Пожимаю ее и говорю, что Иисус его любит. Вид у парня немного потрясенный. Я отхожу и бреду к дороге. В животе снова начинает урчать. Если бы не близость Рождества, я бы вернулся и забрал у парня кошелек.