Преступный мир и его защитники - Н. В. Никитин (Азовец)

есть составная часть судебного ведомства. В присяге, которую принимает каждый присяжный поверенный, указывается, что лицо, принимающее на себя эту почетную обязанность, должно исполнять в точности и по крайнему разумению законы Российской империи. Подсудимые Аронсон и Базунов присягнули не делать ничего противного законам империи и интересам религии, оказывать уважение суду, и если теперь они изобличены в том, что способствовали в противозаконном укрывательстве подсудимой от суда и наказания, то звание присяжного поверенного не освобождает их от ответственности. «Поэтому, — отметил обвинитель, — подсудимые не только совершили преступление против закона, но и нарушили профессиональный долг. Самое прискорбное в настоящем процессе есть то, что люди, которым вверены интересы правосудия и которые вооружены для этой цели известными правами, эти люди свои права и обязанности поняли неверно и пользуются ими не для правосудия, а против него». И в заключение, обращаясь к присяжным заседателям, он сказал: «Мне хочется верить, что самый ценный институт судебных уставов — суд присяжных заседателей — окажется и ныне на высоте. Глубоко веря, что, каковы бы ни были стремления исказить доказательства и отвлечь внимание ваше от сути дела, вы все-таки останетесь на той высоте судейского беспристрастия, которую предполагал в вас законодатель, я прошу у вас, господа присяжные заседатели, правосудного приговора».

В защиту Шульца выступил член Государственной думы За-мысловский. Цель его пространной речи — вызвать сочувствие присяжных к своему клиенту. Он подчеркнул, что его клиент жил с Ольгой Штейн как с женой, горячо любил ее и неудивительно, что в конце концов был порабощен ею и всецело поддался под ее влияние. Если он и содействовал побегу любимой женщины, отуманенный страстью к ней, то после, одумавшись, глубоко раскаялся в содеянном. Он слишком много выстрадал, и поэтому присяжные заседатели должны с участием отнестись к его судьбе.

Защитник Л. А. Базунова, присяжный поверенный Казаринов, начал свою речь с указания на то, что настоящее дело в юридической практике является небывалым как по сущности обвинения, так и по той обстановке его, какая выяснена судебным следствием. Три адвоката будто бы убедили свою клиентку бежать от суда и наказания. Суд — это храм справедливости, а адвокат — один из жрецов его. Если адвокат убеждает своего клиента обмануть суд — значит, он изменяет Богу, которому служит.

Какие же соблазны отуманили разум, какая душевная буря смутила сердца обвиняемых, этих умудренных опытом жрецов храма правосудия? Ведь чем необыкновеннее преступление, тем более вескими должны быть мотивы для его совершения, чем ближе человек по профессии своей стоит к сфере закона, тем сильнее должен быть толчок, перебрасывающий его к другому полюсу, в область преступления.

Какие мотивы могли руководить адвокатами? О том, чтобы они, подпав под неотразимое обаяние светлой личности обвиняемого, задались мыслью во что бы то ни стало спасти его от суда как невинно преследуемого, не может быть и речи. Здесь не было идейного мученика. Здесь была женщина, обвинявшаяся в преступлениях корыстного свойства, заслуживающая, быть может, сострадания, но ничуть не в большей мере, чем всякий другой обвиняемый.

Предположение, что несимпатичность дела Ольги Штейн могла побудить адвокатов уговорить ее бежать от суда, несостоятельно, так как такого мотива для адвоката вовсе и быть не могло в силу той аксиомы адвокатской этики, что всякая защита является задачей высокой и благородной.

Столь же несерьезно и утверждение о том, что адвокаты не были достаточно подготовлены к защите Ольги Штейн, а потому склонили ее к бегству. Один опытный французский адвокат хвалился, что для подготовки к любому уголовному делу ему достаточно четырех часов. Пожалуй, этого времени все-таки мало. Но если для судьи, ведущего дело в течение пяти дней, достаточно этого времени, чтобы во всем разобраться и решить судьбу обвиняемого, то и для такого опытного и талантливого адвоката, как Базунов, вполне достаточно тех же пяти дней, чтобы продумать защитительную речь. Между тем дело Штейн находилось у присяжных поверенных Аронсона, Базунова и Пергамента более полугода, по этому делу устраивались неоднократные совещания и Аронсон был в курсе всех денежных расчетов с потерпевшими, так как сам их производил. Ясно, что о недостаточной подготовке адвокатов к делу не может быть и речи, а следовательно, и подобного мотива для удаления клиента быть не могло.

Может быть, адвокатами руководил страх перед ожидавшимся обвинительным приговором?

Но нет! Как ни скорбит сердце адвоката за участь клиента, эта скорбь — скорбь спокойная, она лишь отражение страдания клиента, не имеющее ни остроты, ни мучительности непосредственного чувства, испытываемого самим подсудимым. Это не ужас перед грядущим наказанием, не тоска по разбитой жизни, не стыд публичного позора, не весь тот аккорд страданий, мощно и бурно звучащий в душе обвиненного, а только сочувствие, возбуждаемое созерцанием чужого горя. И в тяжкие минуты отчаяния обвиненного клиента адвокат является его лучшим утешителем, он успокаивает его, как врач пациента, которому предстоит операция. Если клиент захочет бежать от наказания, как робкий больной от операции, адвокат приведет ему доводы всей безрассудности такого бегства не только с моральной, но и с чисто практической стороны. Он убедит его в том, что та якобы свобода, которую он обретет в этом случае, всего лишь мираж, что свобода изгнанника, вынужденного прятаться, скрываться и голодать, хуже для него любой кары, налагаемой уголовным законом. Сотней доводов успокоит адвокат своего клиента, рассеет преувеличенные страхи, ободрит, вдохнет мужество на перенесение страданий, докажет, что эти неведомые страдания страшны и грозны только издали и что тысячи людей шли на них и затем возвращались воскресшие духом, обновленные, примиренные с людьми и своей совестью.

Нельзя также подозревать в этом и материального расчета. Бегство Ольги Штейн за границу не только не приносило выгоды адвокатам, но, напротив, влекло за собой явный ущерб для их интересов.

«Я пытался, господа присяжные заседатели, найти хоть какой-либо мотив, который мог побудить адвокатов склонить Ольгу Штейн к бегству, — продолжал М. Г. Казаринов, — но не нахожу. А между тем, чтобы подвинуть трех человек на поступок недобросовестный, дерзкий, преступный, необходимы сильные душевные движения, нужен ураган, чтобы сбить с пути, опрокинуть целую флотилию, хорошо оснащенную и приспособленную для плавания по бурным волнам житейского моря, снабженную для устойчивости грузным балластом всесторонних знаний и долголетнего опыта жизни.

Что, спрошу я, могло заставить Базунова изменить своим взглядам, принципам своей двадцатипятилетней деятельности? Или, быть может, долг, совесть, любовь к делу, вера в свой труд, уважение к закону, к правде, к суду, к себе — все это одни пустые слова, осыпающиеся, как осенние листья, при первом дуновении каких-то неуловимых, никому