Дочь кардинала - Филиппа Грегори

Мы сидим в классной комнате с мальчиками, слушаем, как они занимаются греческим языком, когда туда входит Маргарита с известием о том, что за нами послал отец и велел прибыть немедля. Мы с Изабеллой встревожены, потому что до этого он никогда за нами не посылал.

– А мне не надо идти? – спрашивает Ричард у Маргариты.

– Нет, – отвечает она.

– Выходит, зовут только вас, – усмехается он, глянув на Изабеллу, решив, как и мы сами, что нас поймали за чем-то неблаговидным. – Может быть, вас выпорют.

Обычно, когда мы живем на севере, мы предоставлены сами себе и видимся с отцом и матерью только за ужином. У отца очень много дел. Всего лишь год назад он прекратил борьбу с остальными северными замками, оказывавшими поддержку спящему королю. Мать, приезжая в свои северные владения, полна решимости исправить все, что было сделано неверно в ее отсутствие. Выходит, что если господин наш отец пожелал нас увидеть, то это для нас может означать лишь одно – неприятности. Правда, мне никак не удается вспомнить, что мы могли сделать не так.

Когда мы входим в покои отца, он сидит за столом, на огромном кресле, напоминающем трон. Один его помощник кладет перед ним одну бумагу за другой, и отец пишет пером на каждой из них букву «У», граф Уорик, по одному из его титулов. Второй помощник, наклонившись над столом со свечой в одной руке и сургучом во второй, капает красноватый сургуч аккуратным пятном на документ, а отец прикладывает к нему перстень, оставляя аккуратную печать. Весь ритуал чем-то похож на волшебство: он превращает свои желания в реальность. Мы стоим возле дверей, ожидая, когда он обратит на нас внимание, а я размышляю о том, как здорово быть мужчиной, ставить подпись на документе и быть уверенным в том, что сказанное в нем будет исполнено. Я бы рассылала приказы весь день напролет, просто ради удовольствия.

Когда помощник забирает со стола бумаги, он поднимает взгляд и замечает нас, делая нам жест подойти. Мы подходим и, как полагается, делаем реверанс, а отец поднимает руку в знак благословления. Затем он отодвигает стул и зовет нас подойти поближе. Он протягивает ко мне руку, и, когда я подхожу, он похлопывает меня по голове, как он хлопает своего коня, Ворона. Ощущение от этого прикосновения нельзя назвать особенно приятным, потому что у него довольно тяжелая рука, а у меня на голове сложная прическа, затянутая золотой сеткой, и он каждым хлопком рушит эту прическу. Изабеллу он не подзывает поближе, и она стоит, немного неуклюже, глядя на нас двоих, и я оборачиваюсь к ней с торжествующей улыбкой, потому что это меня касается рука отца, это я опираюсь о подлокотник его кресла, будто бы мне там очень удобно, и меня не пугают эти внезапные проявления расположения.

– Ну что, мои хорошие девочки, как у вас успехи с учебой? – неожиданно спрашивает он.

Мы обе киваем в ответ. Мы, безо всякого сомнения, хорошие девочки, и мы каждое утро занимаемся со своей собственной гувернанткой, по понедельникам изучая логику, по вторникам грамматику, по средам риторику, по четвергам французский язык и латынь и музыку и танцы – в пятницу. Пятница – самый лучший день недели, разумеется. Мальчики сначала занимаются греческим языком, а потом оттачивают мастерство владения оружием, устраивая поединки и учась управляться с палашом. Ричард – прилежный ученик, и он с усердием тренируется с оружием. Изабелла значительно опережает меня в учебе, и ей осталось заниматься всего год, пока ей не исполнится пятнадцать. Она говорит, что девичьи головы не в состоянии воспринимать риторику и что, когда она покинет комнату для занятий, я останусь там совершенно одна и меня оттуда не выпустят до тех пор, пока я не выполню всю книгу упражнений целиком. Мысль о пустой комнате без занятий меня настолько пугает, что я даже подумываю, не сказать ли об этом отцу и попросить, чтобы меня тоже освободили от обязанности учиться. Особенно сейчас, когда его рука так тяжело лежит на моем плече и он кажется так хорошо ко мне настроенным. Потом я смотрю в его мрачное лицо и понимаю: не стоит мне этого делать.

– Я послал за вами, чтобы сказать, что королева пригласила вас обеих ко двору, – говорит он. Изабелла позволяет себе тихий вздох восторга, и ее круглое лицо розовеет, словно спелая ягода.

– Нас? – переспрашиваю я в изумлении.

– Вам оказана честь, сообразно вашему положению в этом мире, как моим дочерям. И еще потому, что она видела, как вы вели себя при дворе. Она сказала, что ты, Анна, была особенно очаровательна на ее коронации.

Я слышу слово «очаровательна» и какое-то время не могу думать ни о чем другом. Королева Англии, пусть даже ею была королева Елизавета, до этого бывшая просто Елизаветой Вудвилл, почти никем, сочла меня очаровательной. И она сказала отцу, что считает меня очаровательной. Меня просто распирает от гордости, и я поворачиваюсь к своему потрясающему отцу, чтобы одарить его, по моим представлениям, очаровательной улыбкой.

– И она с полным правом полагает, что вы украсите ее комнаты, – продолжает он.

Я задумываюсь о слове «украсит», не вполне представляя себе, что оно может означать. Она имеет в виду, что поручит нам украшать свои покои с помощью ковров и гобеленов, закрывая ими плохо окрашенные стены? Или нам придется стоять на месте, замерев, как статуи? Меня сделают чем-то вроде вазы?

Глядя на мое озадаченное лицо, отец смеется и кивает Изабелле:

– Скажи своей младшей сестре, что она должна будет делать.

– Она имеет в виду, что мы будем ей прислуживать, – шипит она мне.

– Ой!

– Что вы на это скажете? – спрашивает отец. Что по этому поводу думает Изабелла, он уже и так видит: у нее уже сбилось дыхание от восторга, ее голубые глаза сверкают.

– Я буду очень рада, – с трудом произносит она. – Это честь для нас. Честь, которой я не ждала… Я принимаю приглашение.

– А ты, малышка? – поворачивается он ко мне. – Мой мышонок? Ты тоже пришла в восторг, как твоя сестра? Ты тоже торопишься прислуживать новой королеве? Танцевать вокруг нового светильника?

Что-то в его голосе наводит меня на мысль о том, что на этот вопрос нельзя отвечать положительно. Хотя я и помнила королеву так же смутно, как осоловевший от поста дьячок помнит праздничную икону. Мне сложно представить себе что-либо чудеснее и замечательнее, чем служить этой красавице. Мне улыбалась ее мать, она сама сочла меня очаровательной. Я была готова взорваться от гордости за то, что ей понравилась, и радости от того, что она выбрала меня. Но я должна была быть осторожной.

– Как вы сочтете правильным, отец, – отвечаю я, опуская взгляд, потом снова поднимая его к его темным глазам. – Она нам нравится? – Он отвечает коротким смешком.

– Боже упаси! Что за сплетни до вас дошли? Конечно, мы любим и чтим ее, она наша королева, жена нашего короля. Она лучшая среди всех принцесс мира. Только представьте себе: из всех леди благородной крови христианского вероисповедания, на которых он мог жениться, он выбрал именно ее! – Я слышу в его голосе какой-то подвох, почти издевку. Слова, которые он говорит, верны и праведны, но в них таится какой-то скрытый смысл, что-то в тоне, похожее на интонации Изабеллы, когда она старается меня запугать. – Какая ты глупышка, что задаешь подобные вопросы, – продолжает он. – Мы поклялись ей в верности. Ты сама присягала ей на коронации.