В обители грёз. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Антология

в пору, когда его окончательное вырождение казалось неизбежным? В самом общем смысле первопричиной был, конечно, бурный расцвет демократической буржуазной городской культуры начиная с годов Гэнроку (1688–1703). Расцвет, знаменовавшийся появлением школы укиё-э в живописи и гравюре, становлением театра Кабуки и Дзёрури на базе первоклассной драматургии (Тикамацу, Ки-но, Кайон, Цуруя Намбоку), кристаллизацией бытовой новеллы и повести (Ихара Сайкаку) и, наконец, небывалым ростом всенародной популярности хайку.

Укрепление национального самосознания в едином мощном государстве привело в XVIII в. к развитию филологии и философии в русле так называемой «национальной школы» (кокугаку), которая выступила против засилья «китайских наук» – традиционного комплекса конфуцианских гуманитарных дисциплин. Грандиозные эксперименты по реконструкции, расшифровке и комментированию таких памятников, как «Манъёсю», «Кокинвакасю» и «Гэндзи-моногатари», стали связующим звеном между литературой раннего и позднего Средневековья. Они пробудили также интерес к вака. Лидеры «национальной школы» Камо Мабути и Мотоори Норинага видели в танка, самом представительном отечественном жанре поэзии, истоки истинно японского духа (ямато-дамасий). Изучение и сочинение танка стало для всех ревнителей японской самобытности священным долгом, хотя не всегда их творчество приносило достойные плоды.

Под влиянием идей кокугаку в борьбе против господствующего неоконфуцианства и усиливающихся прозападных настроений оформилось дидактическое направление гражданской поэзии вака, в котором отстаивались чистота родного языка, патриархальное благородство нравов, мистическая глубина и величие японского духа:

Напрасно дерзают

о сути вещей толковать

китайские старцы,

когда не дано им постичь

Неисповедимого суть!..

(Мотоори Норинага)

Нет ничего удивительного в том, что сами поэты и филологи «национальной школы» прониклись духом древних танка, находя в них великолепный пример для подражания. Наиболее талантливым из этой плеяды был, очевидно, Камо Мабути. Перводвигателем поэзии он провозгласил макото – истинность и искренность эстетического переживания. Мабути был страстным поклонником древней антологии «Манъёсю», этой книги книг японской литературы. Он считал, что куртуазная лирика хэйанских поэтов XI–XII вв. лишь извратила изначальную природу танка, которой присущи сдержанность эмоций и лаконизм изобразительных средств. Всю жизнь он посвятил воскрешению классических памятников, однако поэзия самого Мабути настолько чиста и прозрачна, что связь ее с текстами тысячелетней давности воспринимается весьма условно.

Немалую роль в формировании особенностей лирики вака Камо Мабути, Таясу Мунэтакэ, Рёкана, Кагава Кагэки, Татибана Акэми и Окума Котомити сыграла ее преемственность по отношению к хайку школы Басё, отрицавшей версифицирование по шаблону и требовавшей от поэта прежде всего подлинности чувства. Такие принципы поэтики Басё, как ваби, саби, сибуми, каруми, фуэки рюко высоко ценились поздними мастерами вака, хотя и никогда не интерпретировались в виде догмы.

Характер вака эпохи Эдо раскрывается в сочетании мощной древнеклассической традиции и влияния новой городской поэзии – хайку, шуточных трехстиший сэнрю, комических «сумасбродных песен» кёка. Безусловно, базой для возрождения вака послужила испытанная веками классическая поэтика с ее детализацией «сезонных» образов, рафинированной лексикой и разработанной системой стилистических приемов. Как и стихи их многочисленных предшественников, строфы Мабути, Роана или Кагэки изобилуют хорошо знакомой читателю символикой: аромат отцветающей сливы, шум сосен на ветру, тоскливый зов кукушки, пение соловья, заросшая плющом дверь в хижину отшельника… Часто можно встретить в качестве хонка, «изначальной песни», на которую проецируется образная фактура пятистишия, известные стихотворения из древних антологий. Порой поэт апеллирует непосредственно к любимым авторам прошлого, как, например, в стихотворении Рёкана, сложенном на могиле Сайгё, или в посвящении «Старцу Басё» Кагэки.

Творческое переосмысление традиции постепенно приводит к ослаблению канона. Очень редко в поздней лирике танка встречаются манерные, вычурные стихи, где ажурность формы заменяла бы глубину содержания и любование удачным тропом превращалось бы в самоцель. Наоборот, стилистические изыски, как правило, подчинены задаче создания весомого предметного образа, несущего вполне определенную эмоциональную и смысловую нагрузку. Традиционный набор поэтических приемов остается почти неизменным, но зато используется он подчас в совершенно неожиданном ключе. Так, Рёкан, нередко для контраста, вставляет архаичные тяжеловесные «постоянные эпитеты» макуракотоба в жизнерадостное пятистишие о деревенском празднике или в какой-нибудь дзэнский парадокс.

Острую полемику с придворными блюстителями традиций вака вел Одзава Роан. Он призывал отказаться от слепого следования заданным шаблонам и открыть сердце красоте окружающего мира: «Когда воспаришь мыслью над землей и небесами, когда проникнешь в горчичное зерно, постигнешь суть всех вещей, думы твои сами собой облекутся в стихи… В поэзии нет ни правил, ни учителей!» Тем не менее Роан вовсе не собирался отказываться от канона, видя идеал прекрасного в пятистишиях «Кокинвакасю» и стремясь очистить их от пыли схоластических комментариев.

Каждый из поэтов, отказавшись от буквалистского подражания древним, стремится найти свой угол художественного видения мира, хотя вглядываться в явления ему приходится через призму канона:

Старинные песни

я слышал об этом не раз —

и все же сегодня

как будто впервые любуюсь

на клены в осеннем убранстве…

(Таясу Мунэтакэ)

Сознание сопричастности тысячелетней традиции вака всякий раз придает строгость и благородство новому эмоциональному всплеску.

В лирике Мабути и Рёкана, Кагэки и Котомити, при всем различии их жизненных позиций, доминирует единый принцип макото – истинности и искренности воспроизведения реальных впечатлений. Уставная лексика, канонические тропы, реминисценции из древних памятников – все это служит лишь средствами живой поэтической экспрессии.

Восхищаясь безыскусной красотой «Манъёсю», утонченностью «Кокинвакасю» и «Синкокинсю», мастера позднего Средневековья стремились направить поэзию танка в новое русло, актуализировать, приблизить ее к современности. Переосмысливая понятия «высокого» и «низкого», «поэтического» и «не поэтического», они заимствовали все лучшее, что могли дать предшественники, но чурались всякого эпигонства.

Кагава Кагэки, уже в четырнадцать лет составивший комментарии к знаменитому изборнику «Хякунин иссю» («Сто стихотворений ста поэтов»), всю жизнь оставался восторженным поклонником хэйанской лирики. Антология «Кокинвакасю» была его настольной книгой, а любимым автором – Ки-но Цураюки. В поэзии золотого века Кагэки искал источник утонченной простоты, которая и составляет главную особенность его собственного стиля. Не случайно его «Ветвь из сада багряника» оказалась едва ли не самой читаемой поэтической книгой прошлого столетия. Поэты «национальной школы» враждебно относились к Кагэки и даже пытались убить удачливого соперника, однако все их интриги только укрепляли позиции школы Кагэки в литературном мире.

Основой основ поэзии Кагэки считал красоту формы, лирическую гармонию. В одном из трактатов он так формулирует свое кредо: «Пятистишие не измышляется искусственно, но выплескивается из сердца, как