Пластилиновая жизнь. Клокард - Игорь Алимов

К чему я это все рассказываю?

А к тому, что однажды утром во мне вызрело твердое убеждение, что уже пора немного пожить своим умом. Тем более, что уж чего-чего, а ума у меня полно – хватало же мне сообразительности долгие годы не лезть туда, куда не просят, и выполнять расплывчатые указания государственно мыслящего начальства, то есть господина шерифа, на забивая голову разной ерундой вроде глубоких размышлений! Всяк сверчок знай свой шесток – тем более при демократии – но что делать, коли ты однажды проснулся с совершенно ясным ощущением, что буквально вчера этот самый шесток ты перерос – перерос окончательно и бесповоротно? Тут могут быть варианты: от кардинальной смены образа жизни и занятий (вот Люлю Шоколадка вдруг не на шутку увлекся компьютерами, так что забросил прочие дела, подался в глубинку Сарти и теперь в весьма удаленной и дикой хижине стучит по нескольким клавиатурам сразу; мне, кстати, недавно пришло письмо с десятком печатей на волосатых веревочках – от короля Мандухая, вестимо, – где монарх высказывал пожелание, чтобы я поскорее вернулся к исполнению своих важных обязанностей по охране трона и конкретно его драгоценной особы; подзапустил Люлю дела, подзапустил! все надо делать самому!) – до расширения уже имеющегося поля деятельности, но на качественно ином уровне.

Ну опыт Люлю – он не совсем для меня, потому что бравый Шоколадка всю жизнь делал, что хотел, ничем себя не стесняя и уж тем более не обременяя свою тонкую натуру какой-либо службой, особенно службой государственной. А если ему надоедало то, что он делает, Люлю мигом находил себе новое занятие, храня, впрочем, неизменную верность ножам. Я – не таков: каждый раз, когда шаловливая судьба разлучала меня с ненаглядными моими подопечными (бандитами и прочими закононарушителями), а случалось это, скажем прямо, редко, мне очень быстро становилось неуютно. Однажды я даже сбежал из отпуска на две недели раньше – до того захотелось врезать в морду какой-нибудь бандитской сволочи.

Так что – сами понимаете. А не понимаете – ваши проблемы.

Но именно поэтому я так героически погиб.

Для особо непонятливых поясню дополнительно: господин шериф не санкционировал, конечно же, моей смелой экспедиции на опиумные поля. То есть мы об этом разговаривали, и г. Дройт высказал неопределенное пожелание похватать бандитскую сволочь без особенных разрушений и шума (в иных обстоятельствах я бы даже рискнул подумать, что он хочет сохранить все это героиновое производство по возможности нетронутым для себя), но сегодня операция совершенно не планировалась. Сегодня планировались множественные допросы захваченных рахиминистических активистов с целью выбивания информации и дальнейшего ее анализа. А уж потом, когда все будет основательно разведано и откроется истинная правда про «где у них, как и что» – вот тогда уже можно подъехать и разобраться на месте. Господин шериф, мне показалось, даже собрался лично принять участие в грядущем великом походе.

Но – г. Дройт предполагает, а я в данном случае – уж извините! – располагаю. Потому что меня внезапно пробило пожить своей головой. Непривычное ощущение, что и говорить, но весь мой измученный накопившимися в последнее время непонятками организм призывал меня именно к этому: тайно, никому ничего не говоря и никого о своих намерениях не извещая, но напротив – стараясь, чтобы даже случайный комар носа не сумел никак подточить, уйти в подполье и там, незримо, маневрировать до тех пор, покуда разрозненные кончики не сойдутся в пучок крепкой, недвусмысленной уверенности, а уж она-то даст мне комплексное и глубинное понимание того, что же в конце концов происходит в окружающем прекрасном мире. Потому что: все эти бегающие туда и сюда роботы-двойники разной степени совершенства; ведущие черт знает куда и невесть когда и как появившиеся подземные тоннели, где шныряют цельные поезда; все эти боевые механизмы, стоящие уйму денег и требующие довольно высокого технологического уровня развития общества; все эти Вайперы-Зухи с их совершенно нечеловеческой логикой поведения и боевые действия в Клокарде – одним словом, все эти кошки-мышки настолько взяли меня за живое и я почувствовал, что не могу больше ждать скупых и туманных разъяснений господина шерифа, а должен разобраться во всем сам, лично, на месте. И так – чтобы никто не мешал. И поскольку технические возможности неведомого врага подчас поражали не только мое воображение, лучше всего не делиться планами ни с кем – даже с моей боевой подругой Лизеттой Энмайстер. Проще всего неожиданно погибнуть – причем так, чтобы на то не было санкции руководства, но зато была куча неоспоримых свидетелей: инспектор Дэдлиб умер, его больше с нами нет, а осталась кучка разрозненных фрагментов, по которым меня практически невозможно опознать. (Фрагменты, вестимо, были приготовлены заранее и ждали своего выхода в сером мешке.)

…Начнут меня горестно оплакивать, соскоблят мои фрагменты с грунта и прочих поверхностей, сложат в маленький ящичек или даже, может, в коробочку, соберут все управление полиции, г. Дройт толкнет прочувственную речь, моя без пяти минут вдова прослезится на узкой груди сдерживающего рыдания Юллиуса Тальберга, а Люлю – великолепный Люлю! – будет в первобытной злобе сжимать кулаки и цедить сквозь крепко сжатые губы: Сэм, мы отомстим за тебя, Сэм… Мне, возможно, даже орден за заслуги перед Отечеством дадут. Посмертно. Потом маленький ящичек или, может, коробочка отправится в зев печи крематория, а в вестибюле управления вывесят мой цветной портрет в траурной рамочке. Быть может, моим именем даже назовут улицу в Тумпстауне!..

Скотина я все-таки бесчувственная.

Лизи меня точно убьет, когда я неожиданно воскресну.

Но разве не талантливо придумано?

Замечательный «стэтсон» с дырочками и умилительно прекрасные сапожки из крокодильей кожи!.. Всю жизнь мечтал вот так, по-простому, как в старое доброе время, пройтись в «стэтсоне», в линялых, подшитых в паху кожей джинсах с бахромой по низу штанин, в жилетке с одной пуговицей, да и той выше петли на два дюйма чем нужно – и справа «кольт», и слева «кольт»… (Ах нет, прошу прощения, все же справа – «беретта», а слева – ну очень крупнокалиберный револьвер системы «слон».) И дождался наконец момента счастья – вот он я, ковбой-красавец, каких можно увидеть только лишь на окраинных землях Тумпстауна, вроде владений Жана-Жака Леклера, да еще на разного рода сельскохозяйственных фестивалях, коими иногда радуют себя жители нашего замечательного городка и его (ок)рестностей – а делать себе приятное, как известно, они любят и умеют. Подобный фестиваль обычно всегда бывает отмечен каким-либо происшествием (и не одним; во многих я принимал участие по долгу службы): то кого-нибудь случайно утопят в бочке с вином – «да он сам туда свалился, а еще говорил, что мы, Джонсоны, в вине ничего не понимаем!»; то выйдет ссора из-за того, кто на самом деле победил в соревнованиях по плевкам в длину или в каком-нибудь другом, не менее достойном виде спорта (и здесь всегда бывают разные мнения, подкрепленные солидными аргументами); то у добрых фермеров почему-то разбежится по городу стадо племенных коз, и все, включая полицию, их ловят («здесь козел не пробегал?» – «да-да, именно козел, вон туда он побежал, вон туда!.. Смотри-ка, Билл, а он поверил!»); а однажды – опять же совершенно случайно – сгорело деревянное здание цирка братьев Хапстонов, и никто не мог вразумительно объяснить, как в цирк попали три бочки керосина и отчего этот керосин вдруг загорелся… Фестивали собирают массу народа, горожане радуются коллегам из сельской местности, а ковбои и прочие фермеры в свою очередь не прочь взглянуть свысока на «городских придурков, которые и земли-то не нюхали», но обычно к одиннадцати вечера все противоречия между городом и деревней сами собой исчезают, и множество глоток уже орет общую песню с разными словами и очень сложным мотивом, совершенно не смущаясь присутствием племенного скота со свойственными ему запахами и привычками. А позже, на горе живущим поблизости домохозяйкам, выясняется например, что ночь – самое подходящее время для стрельбы на деньги по освободившейся в результате фестиваля стеклотаре или для иных, весьма поучительных и содержательных занятий. Словом, бывает очень весело. Почти как в Клокарде.