Гонки на выживание - Хилари Норман

– Я верну ее тебе, когда ты к нам приедешь, Mutti.

Йозеф откашлялся.

– Я собираюсь отнести вещи в автомобиль, Тони. Ты мне не поможешь? – Он строго посмотрел на Даниэля. – А ты оставайся в доме и послушай, не проснется ли сестра.

Ночь стояла ясная, небо было усеяно звездами. Как только чемоданы оказались в багажнике, Антония двинулась к дому, но Йозеф ее остановил.

Она была бледна, темные глаза блестели в лунном свете.

– О, Йозеф, – прошептала она, чуть не плача, – я не хотела, чтобы все так получилось.

– Знаю, – ответил он с горечью. – Думаешь, я не понимаю, Тони? – Он бережно привлек ее к себе и поцеловал, откинув со лба густые тяжелые волосы. – Никто из нас этого не хотел.

Антония безудержно разрыдалась, слезы потекли у нее по щекам.

– О боже! – воскликнула она в отчаянии. – Я не хотела плакать! Я хотела быть сильной…

– Ты сильная. Ты самая сильная женщина на свете.

– Я знаю, ты предпочел бы остаться, невзирая на последствия, – прошептала Антония сквозь слезы, – но Даниэль не может ехать один, ему нужен его отец и…

– И еще ему нужен шанс выжить, – тихо закончил за нее Йозеф. – Что они сделают, когда узнают, что нас нет?

Антония отступила на шаг, ее слезы высохли.

– Они будут рады узнать, что в Нюрнберге стало двумя евреями меньше, – сказала она, силясь улыбнуться.

Йозеф взглянул на дом и увидел на пороге Даниэля – хрупкую детскую фигурку, освещенную падающим из дверей светом.

Антония в последний раз крепко поцеловала мужа в губы на прощание.

– Теперь вам пора ехать, – прошептала она. – Вы должны непременно успеть на первый поезд из Аугсбурга. Но машину не гони, веди спокойно и осторожно, чтобы не привлечь к себе внимания.

Йозеф подошел к двери дома, поцеловал свой правый указательный палец и прижал его к мезузе[5], прибитой к дверному косяку.

– Возможно, никто из нас больше не вернется в этот дом, – сдавленным от волнения голосом проговорил Йозеф, крепко обнимая жену. – Береги нашу девочку, – прошептал он, и по его щекам покатились слезы, пропадая в ее темных волосах. Он поцеловал ее еще раз. – Приезжай скорее, любовь моя.

Опустившись на колени, Антония в последний раз прижала к себе Даниэля.

– Позаботься о папе, – сказала она, а потом, приблизив губы к самому его уху, чтобы Йозеф не услыхал, зашептала: – И если мы с Гизелой еще не успеем приехать, а дядя Зиги скажет, что пора переправляться на лодке в Швейцарию, ты должен сделать, как он скажет.

Он отшатнулся от нее.

– Но, мама…

– Обещай мне! – властно потребовала мать. – Клянусь тебе всем, что у меня есть на свете дорогого, Даниэль, мы приедем, как только Гизела поправится, но и ты должен мне обещать, что не дашься в руки нацистам. Обещай мне!

Даниэль проглотил ком в горле, отчаянно борясь с подступающими слезами, и с мрачной безнадежностью кивнул.

– Я обещаю, мама.

Йозеф взял сына за руку, вновь отвел по дорожке к машине и усадил внутрь. Он успел в последний раз оглянуться в тот самый момент, когда Антония скрылась за входной дверью.

Закрыв за собой дверь, Антония поднялась по лестнице на второй этаж и вошла в детскую. Гизела спала. Антония тронула ладонью ее лобик… Девочку все еще лихорадило, но по крайней мере ей не стало хуже.

Антония долго стояла у двери Леопольда, собираясь с духом. Ей было страшно, но она понимала, что должна сделать это…

Выехав из Аугсбурга, они вот уже час были в пути, когда Даниэля вдруг охватило невыразимое ощущение какой-то новой утраты. Он ощупал пальцами шею и обнаружил, что золотая цепочка его матери исчезла.

– Должно быть, она сломалась, пока мы перегружали чемоданы, – сказал он чуть не плача, когда они закончили бесплодные поиски в купе поезда.

Йозеф сел и со вздохом откинулся на спинку сиденья. Ему не хотелось думать о цепочке. Ее потеря казалась ему слишком зловещим предзнаменованием.

– Мы можем попросить кондуктора позвонить на вокзал в Аугсбурге, правда, папа? Они могли бы поискать на платформе.

– Мы, безусловно, ничего подобного не сделаем, – торопливо пресек его планы Йозеф. Он подобрал оставленный кем-то экземпляр «Берлинер тагеблатт» и невидящим взглядом уставился на первую полосу. – Сиди тихо, Даниэль, и не привлекай к себе внимания.

– Там никого не было, кроме нас, – ворчал Даниэль.

Это был первый утренний поезд, и они были единственными пассажирами первого класса в Аугсбурге.

– Тем не менее, – мрачно взглянул на сына Йозеф, – нам не нужны лишние расспросы. Если кондуктор войдет в вагон, ты не должен с ним заговаривать, только отвечать, если он что-нибудь спросит.

И он вновь вскинул газету, загородившись ею как щитом.

Даниэль сидел, неподвижный и замерзший, глядя на серый утренний пейзаж, разворачивающийся за окном. Он взглянул на отцовскую лысину, блестевшую над краем газеты, и в тысячный раз пожалел, что мама не поехала с ним вместо отца.

Дождь барабанил по крыше вагона, Даниэль принялся считать дождинки на оконном стекле, но скоро сбился: их было слишком много, они расплющивались и превращались в полоски, дрожали, срывались и пропадали. Наконец он уснул, неловко свесив голову на грудь и даже во сне смутно вспоминая маленькую золотую звезду Давида, оставленную на мокрой платформе в Аугсбурге…

На станции во Фридрихсхафене их встретил высокий светловолосый мужчина.

– Я Клаус, – представился он, стискивая руку Йозефу медвежьим пожатием. – Полезайте в грузовик.

Йозеф заглянул в кузов грузовика и увидел ящики с овощами и фруктами.

– А где кузен моей жены? Я думал, он сам приедет нас встретить.

Клаус пожал плечами.

– Гретхен ждет нас дома. – Он сделал нетерпеливый жест рукой. – Прошу вас.

Они вылезли из грузовика возле белого каменного дома, окруженного аккуратно подстриженной лужайкой с живой изгородью. Парадная дверь открылась, и на пороге появилась улыбающаяся Гретхен Майер, а Клаус проворно скрылся в доме с чемоданами. Гретхен расцеловала обоих гостей, восторженно ахая и удивляясь, как Даниэль вырос и как похож на мать.

– Вы, наверно, проголодались. – Она обняла Даниэля за плечи. – Идемте в кухню.