Двор чудес - Кира Сапгир

…Стружка, стружка, стружка, ремни, колеса, визг винтов, гогот, грохот, топот, урчание, скрежет, чавканье железных жвал. Детали, детали, детали, и солнце в пыльном окне-стене, не мытом никем никогда. И руки – широкие, жесткие с черными пятнами от мазута, желтыми от сигарет «Памир». Ему не думалось о том, что делают его руки – мысли-не-мысли были о заводском дворе и о солнце, и о том, что раз солнце, можно в обед выйти во двор, попить пивка.

Когда Толян, держа в руке зеленую бутыль, прямиком направлялся к чучо́ле, там в тени уже ютилась Юлька, пьянчужка-разнорабочая. Юлька уже с утра насосалась незнамо где, незнамо как. Толян бухнулся возле нее у подножия статуи. Пили пиво с горла по очереди, и ему ничего не надо было другого.

Юлька вихлястым своим худеньким тельцем все приваливалась к нему под бочок – сама худющая, с торчащим остреньким животиком – чертова кукла с оловянными глазками, беззубым выкрашенным ротиком. Слегка прихватив Юльку, Толян мазнул глазом по свайной ножище, что возносилась над ними (головы снизу видно не было), пропадая взглядом под глыбой юбки. «Там, под…» – глухо недодумало в нем его «другое». Юлька тоже поглазела. Расхохоталась, ощерив пасть:

– Гы-гы, чучо́ла, урод в жопе ноги!

Ногтем с черноземом колупнул трещину в цементе. Ухмыльнулся в плоский лик – пустое лицо в пустынности белого неба, затянутого облачным рыбьим пузырем. Поставил пустую зеленую бутыль у серой ножищи идола – совершил жертвоприношение. Поднялся нехотя, с развалкой обошел великаншу. И ему показалось, что это он, перебирая ногами, стоит на месте, а она кружит, танцует, медленно поворачиваясь, вокруг. Подобрав осколок кирпича, размахнулся – изо всех сил шарахнул о цемент лика – красная отметина на ее губах.

Вечером пили, неудачно пытаясь слить свои ущербные тела в одно – совершенное. За стеной вновь шел бесконечный дуэт соседей стариков:

– Слышь, мои дети – ХИРУРГИ, твои – УРКИ! – заводил Филимон. – Не, бля, поал, МОИ ДЕТИ – хирурги, ТВОИ – урки!.. Ты что, не понимаешь, МОИ ДЕТИ – ХИРУРГИ! ТВОИ – УРКИ!!!

– А что тебе МОИ дети?

– Да, а что мне ТВОИ дети?

– Нет, а ЧТО тебе мои дети?!

– Да, а ЧТО мне твои дети?

И слипались глаза людей, замыкались веки в ночи, уводящей туда, где у нас иные имена (твоиурки окурки куркиачтотебемоидети ачтомнетвои сны

ты-течешь-сладчайшая-плоть-сквозь-руки-мои-на-кончиках-пальцев-оставляя-молекулы-мириады-радужных-искр-доисторический-запах-травы-и-болота-от-меловых-подмышек-и-цементного-лона

длинной-рекой-ты-течешь-сквозь-мои-камыши-мои-стебли-касаются-тебя-касанье-и-тень

и-взлетают-и-прыгают-длиннокрылые-птеродактили

дактили-в судороге-срослись-наши-стволы-все-поры-тела-моего-раскрыты-стихии-твоей

ты-раздуваешься-во-мне-ты-сильнее-меня-насколько-сильнее-нас-то-что-с-нами-происходит-то

я-сильнее-тебя-настолько-насколько-я-больше-тебя

ты-меловой-отрог-ты-подернута-молочной-дымкой-и-тенью-я-всхожу-на-памир-руками-ногами-и-коленями-впадины-и-пики-движение-силы-моей-и-любви

где-это-солнце-и-комната-в-прошлом-в-каком

у-кого-в-чьей-проснувшейся-памяти

в‑радужной-пыли-мел-тела

фаянсовая-тарелка-белеет-круглится-орудие-для-ласки

гладкая-тарелка-солнца-орудие-для-ласки

кувалда-орудие-для-ласки

рыба-скользкая-противная-орудие для ласки

цементная-плита-орудие-для-ласки

толпа-разгоряченная-орудие-для-ласки

плевок-вой-мат-орудие-для-ласки

призрак-в-экране-телевизора-орудие-для-ласки

твои-бедра-цементные-твой-лик-просящий-кирпича-орудие-для-ласки)

он идет по скуластому лику гигантскими шагами – муха, вымеривающая скулу и пасть

– красный след – кирпич? – на шее платок – знамя на Памире – она слышит его в себе

ты

я

он

выше

где

десять миллионов магазинов-ресторанов-министерств-контор-заводов

САМОЛЕТОВ

Хорошо выдуманная история порой бывает убедительней, чем сама истина.

Но бывает, что самая правдивая история не убедительна настолько, что лучше бы ее не было вовсе. Вот одна из таких историй – правдивых и ничем не оправданных – и оттого ровным счетом никому не нужных.

Моя соседка Инка Прицкер хотела быть как все: есть, например, борщ, а не куриный бульон и черную икру, которую ей с детства на завтрак мазали на свежайшую булку с ломким маслом из холодильника. И когда Людмила Израилевна, Инкина мамаша, звала из окошка дочь со двора, где в полном разгаре шла игра в мяч или прятки: «Пятерочница, иди есть икорку!» – бедная Инка готова была от позора провалиться сквозь землю!

Была она безнадежно невзрачной, с тусклыми патлами, носом, который уже в детстве обещал расти с унылым упорством – и обещание исполнил. Столь же упорной, как и ее собственный нос, была сама Инка. Например, ей во что бы то ни стало хотелось стать платиновой блондинкой. Она считала, что платиновым блондинкам легко живется и женихи предпочитают именно блондинок.

Чтобы перекрасить черные патлы, не поддававшиеся никакой краске, Инка целый месяц упорно вытравляла волосы. После мучительного процесса обесцвечивания, которое получилось лишь с четвертого захода, она купила на проспекте Мира в магазине «Весна», для новобрачных, дефицитную польскую «Уроду», якобы цвета платины. А уже через два часа вновь трясла перед продавцом угольно-черными патлами, крича, плача и умоляя сделать хоть что-нибудь! Все было бесполезно – а ведь платиновый цвет волос был залогом замужества, без которого Людмила Израилевна ни за что не согласилась бы выпустить дочь из-под семейного крова.

Людмила Израилевна (которую в нашей компании звали Людмилой Агрессоровной) работала в магазине «Океан» главбухом. Вместе с мужем Рувимом – санврачом в ресторане «Москва» – они дружно воровали, собирая на приданое Инке со дня ее рождения. Затем Рувима задушила водянка. И с тех пор Людмила положила всю жизнь и все силы на алтарь счастья дочери, которое видела только в браке.

В ожидании жениха Людмила неизменно подбегала на все телефонные звонки. Услышав в трубке мужской голос, спрашивающий Инку, устраивала дочери допрос с пристрастием:

– Кто звонил? Чем занимается? Где учится? Какая зарплата?

И заключала:

– Пригласи его в дом. Ему надо познакомиться с семьей!

А уж что творилось, ежели тот опрометчиво принимал приглашение на семейный обед! К его приходу стол-самобранку нагружали горой фарфора, вынимали фамильные серебряные ножи и вилки. Гость вкушал дефицитные яства в окружении свойственников, родственников, дядьев из почтенного клана лотошников и завмагов во многих поколениях. За столом провозглашались тосты за счастье будущих молодоженов – и, конечно, потенциальный жених после такого мэйстрима неизменно линял. Навсегда.