За кулисами смерти - Евгений Волков

Однако на широкой Старой Дворянской все выглядело по-иному — сплошной поток машин, толпы энергично движущихся людей, высокие каменные здания, нарядные витрины магазинов и ресторанов. В кафе работал кондиционер, негромко играла легкая музыка, посетителей было еще немного. Лобов и Корнилов сели за столик у окна, заказали эспрессо и минеральную воду, есть обоим не хотелось.

— Так вы хотите написать статью о Максе? — спросил артист.

Журналист кивнул:

— Да, и довольно длинную, он это заслужил, не так ли?

— Возможно. Хотя в последнее время вел себя не лучшим образом. Вел себя очень некрасиво, если честно.

— Значит, вы поссорились?

— Можно и так сказать. Но не я выступил инициатором, уж поверьте. Мы ведь с разницей в девять лет окончили факультет музыкального театра в ГИТИСе, мне приятно было познакомиться с Максом, выступить, без преувеличения, в роли его наставника и старшего товарища. Только вот с годами, к несчастью, характер Заварзина испортился. Все эти сериалы, слава, восторженные поклонницы по всей стране, гром аплодисментов… Нет, я не завидовал ему, что вы, но Макс уж очень возгордился, начал считать себя звездой, а нас, его товарищей по сцене, массовкой, кордебалетом, хором, образно говоря. И вообще, он все более становился актером кино и телевидения, чем артистом оперетты. И эта история с постановкой «Гамлета» — какое самомнение, какой апломб! Пользуясь поддержкой отдела культуры, отстранил Антона Ильича, пренебрег его советами. Кстати, отдел, по слухам, профинансировал подготовку мюзикла лишь частично, где Макс раздобыл большую часть денег — тайна, покрытая мраком.

— А о каком общем бюджете постановки могла идти речь?

— Предполагаю, что смета расходов составила семь-восемь миллионов рублей. Для столичных театров — пустяк, для провинциальных — очень много.

Корнилов разволновался, история его отношений с удачливым коллегой явно оставалась болезненной для Романа. Выдержав паузу, он произнес с кривой усмешкой:

— Вам все равно сообщат, так уж лучше я сам. Заварзин увел у меня гражданскую жену, нашу приму Аллочку Зуеву. А перед новогодними праздниками расстался с ней, пригласив в этот дурацкий мюзикл свою новую пассию Александру Коноваленко. Да, она так же часто снималась в мыльных операх, как и Макс, но у Коноваленко просто нет голоса, так, уровень заводской самодеятельности. В отличие от Аллы, которая окончила Гнесинку по классу вокала. Но Макс не принял это во внимание, ведь Александра — личность медийная, а как там она поет — дело десятое. Кинул он Аллочку, что там говорить.

— А вы не могли бы дать мне номер телефона Зуевой, — попросил Лобов.

— Без проблем, — хмыкнул Корнилов, — записывайте, она вам про своего бывшего такое расскажет! Кстати, как говорят, у Макса появились после первого сериала состоятельные поклонницы и даже любовницы в Москве и в Питере. Это ведь так престижно — заполучить в любовники модного актера. Дамы немолодые в таких случаях, я слышал, проявляют завидную щедрость. Но весьма ревнивы и мстительны, если их чувства оказываются обманутыми.

За окнами заведения сверкнула молния, загремел гром, хлынул тропический ливень. Изрядно пошумев, природа быстро успокоилась, тучи разошлись, дождь прекратился. Когда журналист и артист вышли из кафе, наступил вечерний час пик. Лобов спросил Корнилова, как пройти к набережной, тот указал на ближайшую перпендикулярную к главной магистрали города улицу:

— Все время спускайтесь вниз и через четыре квартала будете у реки. Надеюсь, удовлетворил ваше любопытство, а что не стал расхваливать покойного, то извините, я не злопамятный, но тут особый случай. Всего доброго!

Попрощавшись с Романом, москвич направился в указанном направлении. Параллельные Старой Дворянской улицы выглядели поскромнее, но старые дома и дворы олицетворяли прошлое большого провинциального города, который многое пережил за годы своего существования. Лобов шел и мысленно суммировал итоги первого дня пребывания в Южнограде. Оба коллеги Заварзина критически высказались о нем, хотя и с оговорками, у обоих возникли проблемы с Максимом — Лазаревский увидел в нем угрозу своей карьере художественного руководителя, для Корнилова он стал соперником в личных отношениях. Тем важнее было теперь встретиться с другими знакомыми покойного, которые могли бы оценить его не столь предвзято. Скорее всего, Алла Зуева к таковым не относилась, но как знать… В любом случае Лобов решил позвонить ей позднее и попробовать договориться о встрече.

Журналист хотел представить героя своей публикации не просто в черном или в белом цвете, но показать его человеком сложным, неоднозначным, противоречивым. Жалобы Лазаревского на несоблюдение Заварзиным канонов традиционной оперетты показались Эдуарду несостоятельными. Время ломало старые правила и подходы, в драматических театрах Москвы, Санкт-Петербурга и других крупных культурных центров по-новому стала выглядеть классика, адаптированная под задачи современности. Найти нечто общее в чувствах и поступках действующих лиц пьес Гоголя, Островского, Чехова, Горького с чувствами и поступками нынешних людей многие режиссеры считали сейчас своей сверхзадачей. Если перевоплотились в мюзиклы «Нотр-Дам-де-Пари» и «Граф Монте-Кристо», если «Вестсайдская история» превосходно перенесла трагедию юных влюбленных из средневековой Вероны в Нью-Йорк шестидесятых годов двадцатого века, то почему не создать мюзикл «Гамлет»? А его неудачный дебют — что же, и премьера «Кармен» окончилась провалом, и «Чайку» освистали в Александринке. Но мог ли такой талантливый и уверенный в себе человек, как Заварзин, через шесть дней после такой временной неудачи застрелиться? Этот вопрос очень занимал московского журналиста.

После ухода Лобова художественный руководитель Театра музыкальной комедии пребывал в дурном настроении. Антон Ильич хотел как можно скорее забыть обо всем, что было связано с Максимом Заварзиным, а тут ему пришлось рассказывать о погибшем, невольно впасть в никому не нужную откровенность, показать себя ретроградом и консерватором, да еще и завистником. Таланливая молодость и бездарная старость, Моцарт и Сальери, гений и злодейство — вечный сюжет, всякий раз проявляющийся в новой форме. Что там еще напишет этот столичный щелкопер, как изобразит почтенного маэстро? Но ведь и Лазаревский, ныне увенчанный званиями и сединами, некогда считался восходящей звездой московской сцены, грозой признанных авторитетов.

Он дебютировал в роли Тасилло в «Марице», потом были Эдвин в «Сильве», мистер Икс в «Принцессе цирка», Генрих фон Айзенштайн в «Летучей мыши». Лазаревского приглашали на «Новогодний огонек», на другие телепередачи, он несколько раз снялся в популярных кинофильмах. Артист попал в число тех исполнителей, которые «делали кассу», режиссеры знали, что одно появление на афишах их имен гарантирует успех. Все это было, было, было, но прошло…

Время безжалостно перевернуло страницу, именуемую в бесконечной жизненной книге двадцатым веком. Как намекнули не так давно Антону Ильичу в столице, здесь прежний опыт никого не интересовал, более того — считался даже контрпродуктивным. Его величество мюзикл правил там, где еще недавно царила ее величество классическая оперетта. Но у себя, в Южнограде, Лазаревский не хотел никаких перемен. И внезапно столкнулся с оппозицией в лице ранее любимого ученика, Макса Заварзина.