Солнце, вот он я - Чарльз Буковски

А вот пошлый вопрос. Кто величайший поэт из живущих?

Это не пошло. Это трудно. Ну, у нас есть Эзра… Паунд и есть Т. С., но оба писать перестали. А из пишущих, я бы сказал… о, Ларри Айгнер[39].

Правда?

Да, я знаю, так еще никто не говорил. Но я больше никого придумать не могу.

Что вы думаете о поэтах-гомосексуалистах?

Гомосексуалисты хрупкие, скверная поэзия тоже хрупкая, а Гинзберг перетянул чашу весов так, что гомосексуальная поэзия стала крепкой, почти мужской; но в конечном итоге гомик останется гомиком, а не поэтом.

Обращаясь к вещам посерьезнее — как, по-вашему, повлиял Микки-Маус на Американское Воображение?

Трудно. Вот трудно так трудно. Я бы сказал, Микки-Маус больше повлиял на американскую публику, нежели Шекспир, Мильтон, Данте, Рабле, Шостакович, Ленин и/или Ван Гог. А это говорит нам про американскую публику «Чё?». Диснейленд остается центральным развлечением в Южной Калифорнии, но наша реальность — по-прежнему кладбище.

Как вам нравится писать в Лос-Анджелесе?

Все равно, где пишешь, были бы стены, машинка, бумага и пиво. Можно и в кратере вулкана. А вот как по-вашему, удалось бы мне убедить двадцать поэтов скидываться по доллару в неделю, чтоб я в тюрьму не сел?

Сколько раз вас арестовывали?

Откуда ж я знаю? Не очень много — раз четырнадцать-пятнадцать. Мне казалось, что я круче, но всякий раз, когда сажали, у меня нутро разрывалось; сам не знаю почему.

Буковски, что вас ждет в будущем, раз теперь все хотят печатать Буковски?

Раньше я валялся пьяным по закоулкам — и дальше, наверно, буду. Буковски — это кто? Я про этого Буковски читал, а я-то тут при чем? Понимаете?

Как влияет на вашу работу выпивка?

Хмм… я, по-моему, не написал ни одного стихотворения совершенно трезвым. Однако написал несколько хороших — или плохих — под молотом черного бодуна, когда не знал, что лучше — еще выпить или вены вскрыть.

Сегодня вам, похоже, неможется.

Это да. Воскресный вечер. У меня была крутая программа на восемь заездов. Я опережал на сто три к концу седьмого. Пятьдесят на победителя в восьмом. И на полкорпуса меня обошел лихач шестьдесят-к-одному — его давно следовало пустить на кошачий корм, собаку. Как бы то ни было, день с мелким проком — или пророком — привел к вечеру с выпивкой. А этот интервьюер меня разбудил. И после вашего ухода я собираюсь напиться — я не шучу.

Мистер Буковски, как вы считаете, мы все действительно скоро взлетим на воздух?

Да, пожалуй, взлетим. Простой математический расчет. Потенциал есть, а потом берем человеческий разум. И где-то посреди непременно окажется какой-нибудь клятый дурень или псих у власти, который просто-напросто взорвет всех нас к чертям собачьим. И ага — все сходится.

А что вы думаете о роли поэта в этой мировой каше?

Мне не нравится, как сформулирован вопрос. Роль поэта? Да почти никакая… Никакая, хоть в петлю. А если он из кожи вон лезет, закрутеть старается, как наш дорогой Эзра, тут-то его и ата-та по розовой попке. Поэт, как правило, — это недочеловек, маменькин сынок, не подлинная он личность, и вовсе он не годится для того, чтобы вести настоящих людей в делах крови или мужества. Я знаю, вам так не нравится, но я же должен вам сказать, что думаю. Раз есть вопросы, должны быть и ответы.

Да?

Ну откуда я знаю…

Я в более космическом смысле. Вот вам нужны ответы?

Нет, конечно. В более космическом смысле нам нужно только одно. Сами знаете… камень в головах, если повезет, а если нет — зеленую травку.

Так нам вообще оставить корабль — или надежду?

Зачем эти клише, общие места эти? Ладно, я бы сказал, что нет. Корабль нам не оставлять. Я так скажу, как бы пошло ни звучало: силой, духом, огнем, дерзостью, азартом нескольких человек мы некоторым образом можем спасти тушу человечества, и она не утонет. Никакой свет не гаснет, пока не погаснет. Давайте сражаться, как люди, а не крысы. Точка. Без уточнений.

«This Floundering Old Bastard is the Best Damn Poet in Town», John Thomas, Los Angeles Free Press, Vol. 4, No. 9, Issue 137 March 3, 1967, pp. 12–13.

Покушение на Кеннеди и то, что за ним последовало, — снова в заголовках. Вам какая-нибудь нынешняя теория заговора близка? Вам это вообще интересно?

По-моему, вы угадали. Мне, в общем, не интересно. История, разумеется, делает из президента заголовок, а покушение — тем паче. Однако я каждый день вижу, как вокруг меня на кого-нибудь покушаются. Я хожу по комнатам мертвых, по улицам мертвых, городам мертвых — людей без глаз, без голосов; людей с фабричными чувствами и стандартными реакциями; людей с газетными мозгами, телевизионными душами и школьными идеалами. Сам Кеннеди на девять десятых обогнул циферблат, иначе не принял бы такую изматывающую душу и тело должность — я имею в виду президента Соединенных Штатов Америки. Как меня может волновать убийство одного мужика, если почти всех мужиков поголовно, а равно и женщин, забирают младенцами из колыбелей и тут же швыряют в давилку?

Но должен признать, что Кеннеди, как и Рузвельт, обладал почти творческой силой руководства, и тем не менее она все равно была политической, а потому опасно было ей доверять, она не могла стимулировать подлинный огонь, рост… такой, отчего становится хорошо, лучше, больше, реальнее. Вся эта история с покушением: Кеннеди — убийство Освальда — смерть Руби… — все, что творится вокруг, — все это и впрямь чем-то СМЕРДИТ. Однако, возможно, это была сплошная непрерывная ошибка — людские заблуждения в неразберихе и тотальной непригодности. Человеческая Тварь бывает очень глупой, особенно в сумерках почти двух тысяч лет полухристианской культуры, где эмоционально варварские идеалы мешаются с образовательными системами познания, основанного на национальных, региональных, экономических или статусных факторах. Развитие Чистого Разума в Америке почти невозможно, если человеку не повезло и он не провел первые двадцать пять лет жизни в дурдоме или еще в каком замкнутом состоянии, иначе говоря — был неприкасаемым.

Об ЛСД теперь тоже много толкуют. Не хотите что-нибудь добавить к… э-э-э… груде материала, уже напечатанного по этому вопросу?