Аквариумная любовь - Анна-Леена Хяркенен

— Давай, — приказываю я. И Юсси изо всех сил, сжав зубы, толкает свой член, насколько позволяют ему его дрожащие бедра. От напряжения на лице у него проступают большие красные пятна.

— Ух, — помогает он себе голосом. — Ух, ух, ух, ух…

Я не в силах ответить ему, слезы просачиваются из-под моих плотно сжатых век. Юсси начинает тихо двигаться взад-вперед, и каждое его движение разрывает меня на части, перемалывает, превращая мое нутро в мясной фарш. Так вот, значит, что это такое — идиотское трение слизистых оболочек. Надо мной сотрясается бледное мальчишеское тело, низ живота похож на разоренный муравейник, а в крыше сарая прямо над нами дыра, и сквозь нее видны облака на небе. И я понимаю, что Юсси Раппана далеко не самый отчаянный парень во всем лагере, а просто единственный, у кого на подбородке появился первый пух, а в голосе мужественные нотки. Теперь же он был похож на ряженого тролля с красным носом и веснушками на лице. Он неуклюже тыкался губами куда попало, и губы его отдавали йогуртом, который мы ели утром на завтрак. А у меня отнимали мое единственное девичье богатство.

Когда же он наконец кончил, то прижал на мгновение меня к себе, обхватил губами мой по-прежнему торчащий сосок и принялся что есть сил его сосать. Все это сопровождалось каким-то даже повизгиванием — думаю, то был робкий стон моего разбитого тела.

До самого конца лагеря Юсси таскался за мной, как привязанный, и все уговаривал отойти куда-нибудь в сторонку или прогуляться на природу. Я еще пару раз отдалась ему в надежде, что это идиотское трение к чему-нибудь приведет, но где там. А он-то еще утверждал, что парень бывалый. Презервативами мы, естественно, ни разу не пользовались. Тогда я была еще настолько глупа, что верила в то, что «со мной этого не случится»…

Я не жалею о том, что произошло, но позже я видеть не могла этого типа. Даже прическа у него была какая-то идиотская: желтый торчащий ежик, как у солиста деревенского ансамбля песни и пляски.

Я перестала с ним разговаривать. Однажды он позвонил мне, уже после лагеря, и стал что-то нести про модели автомобилей. Я безучастно поддакивала, подстригая ногти. Больше он не звонил. Спустя много лет я узнала, что он стал полицейским.

Я снова просыпаюсь в комнате полной света. Посреди комнаты стоит рояль. Рядом со мной никого нет.

На подушке лежит записка:

«Guten Morgen. Ушел на экзамен по антропологии. Созвонимся, Й.

P.S. На зеркале в ванной для тебя записка».

Я встаю и иду в ванную. На зеркале кривыми красными буквами выведено: «Я тебя хочу!»

На краю раковины валяется тупой косметический карандаш.

По дороге на работу захожу в поликлинику, чтобы выписать себе противозачаточных таблеток. С пеной пора кончать. У меня серьезные отношения.

До вечера я валяюсь в кровати и пытаюсь сосредоточиться на рассказах Говарда Филлипса, но не могу. То и дело бегаю к зеркалу посмотреть на себя. От оттенка «черный тюльпан» на моих волосах остались лишь жалкие разводы. Но повода для паники нет.

В переходном возрасте я была похожа на неуклюжего теленка, постоянно жующего жвачку, у которого бока округляются значительно быстрее, чем грудь. К счастью, этот период быстро прошел.

Я обвожу губы контуром и медленно опускаюсь на кровать. Почему Йоуни не звонит? Это на него не похоже. Он должен был позвонить. В записке же написано: «Созвонимся». Хотя так обычно пишут женщине, когда ее бросают.

На всякий случай я все же вытаскиваю запасной матрас из кладовки и тащу его на второй этаж.

— Ты решила открыть здесь притон? — спрашивает Ирена, выглядывая из дверей кухни. В одной руке она держит «Унесенных ветром», в другой — стакан с джин-тоником.

— Помолчала бы, алкоголичка, — отвечаю я.

В десять вечера звонит Йоуни.

— Сейчас приеду, — говорит он.

Через пять минут такси уже во дворе. Шаги в подъезде — и вот он стоит передо мной с красной гвоздикой в руке.

— Не найдется ли у вас чего-нибудь вкусненького? — спрашивает он.

Я веду его на кухню и кормлю бутербродами с молоком. Он хочет непременно спать в моей фланелевой ночной рубашке, которая после стирки стала похожа на длинный узкий балахон с линялыми цветами и мухоморами.

— Красота требует жертв, — говорит он и падает, словно мумия, на матрас.

Мы не занимаемся любовью. Йоуни чешет меня за ухом, как маленького котенка. У меня кружится голова от одного только его прикосновения. Мы перешептываемся до самого утра, как лучшие школьные подружки. А потом Йоуни начинает мне что-то рассказывать, перебирая мои волосы. Он говорит тихо-тихо, порой совсем замолкает, но потом снова продолжает:

— Моя бабушка была для меня семьей, — говорит он, вновь выуживая меня из глубин сна, в которые я погружаюсь. — У нее была большая жестяная коробка с голландским печеньем. Там на крышке двое детей катались на льду. На головах у них были смешные колпачки, а в руках — букеты поблекших тюльпанов. И я мог есть из этой коробки печенья сколько влезет. А однажды я швырнул в бабушку тюбиком из-под пасты, когда она меня за что-то ругала. А в другой раз заехал ей телефонной трубкой по подбородку. Но она всегда только смеялась в ответ. А ведь не каждая бабушка будет вот так смеяться ударившему ее придурку внучку. Но мне тогда так хотелось казаться смелым и мужественным.

— Я своих бабушек даже никогда и не видела, — сказала я. — Одна умерла еще до моего рождения, а вторая сразу после того, как я родилась. Правда, увидев меня в роддоме, она успела заявить, что меня сострогали на заднем дворе.

Йоуни заботливо укрывает меня одеялом. Мне жарко, пот льет ручьем, но я терплю.

— Это была мать моего отца. Они вообще-то друг друга стоили.

— И что собой представляет твой отец?

— Отец? Ненавидит голубых.

— Ну, я, к счастью, не голубой.

— И я очень этому рада.

Я знала, что никогда не поведу Йоуни к нам домой. Мне уже слышался ворчливый голос отца: «Переключи на другую программу. Какой идиот может смотреть эту херню? Этот мужской балет — сплошные пидоры».

Каждый раз, когда разносчик из гипермаркета, самый очаровательный гомик Кокколы, приносил нам продукты, отец подглядывал за ним в замочную скважину.

— Ну что поделаешь, если он таким родился? — попыталась я как-то раз встать на его защиту. Отец пристально посмотрел на меня, сощурив глаз.

— Родился, каким все рождаются. А вот пидором сам себя сделал.

— В детстве моим лучшим другом был такой то-олстый мальчик, — сонно сказал Йоуни. — Его звали Микко. Он забавно семенил при ходьбе и был при этом похож на маленького круглого пони. Он вообще был немного странным, впрочем, только таким и мог быть мой лучший друг. Однажды мы с ним завели разговор об устройстве мира, и мир показался нам страшно депрессивным, и мы стали придумывать, как бы его встряхнуть. Помню, мы тогда сделали бумажные крылья из газеты, прикрепили их скотчем к спине и давай летать по комнате.