Тяжесть венца - Симона Вилар

Однажды, оставив свою свиту в селении, герцог явился в обитель в сопровождении одного лишь Джона Дайтона, который нес объемистую плетеную корзину. Мать Евлалия охотно впустила на монастырское подворье герцога, на Дайтона же взглянула с растерянностью. Она хорошо его знала, поскольку он нередко приходил слушать проповеди приходского священника в монастырскую церковь. Но впустить мужчину в обитель сестер Святого Причастия… Однако она сделала это, потому что так хотел Ричард Глостер.

Впрочем, этим отступления от устава не ограничились.

Когда Анна Невиль с дочерью спустилась во двор, девочка просияла при виде герцога. Тогда Ричард сбросил с корзины крышку, и оттуда показалась смешная обрубленная морда полуторамесячного щенка дога. Он поскуливал, опираясь на неуклюжие толстые лапы, и озирался вокруг. Глаза его были разного цвета: один голубой, другой аспидно-черный.

– Соломон! – ахнула Анна и невольно улыбнулась. Потом опомнилась и взяла себя в руки. Щенок не был тем самым Соломоном, любимцем ее юности. Он был пепельно-серой масти, но выглядел так забавно, что даже монахини всплеснули руками.

Ричард наклонился и погладил щенка.

– Его зовут иначе, чем вашего прежнего приятеля. Это Пендрагон.

Кэтрин с восторженным визгом уже вытаскивала щенка из корзины.

– Почему Пендрагон? – спросила Анна. – Ведь это имя легендарной династии королей Уэльса.

– Он и куплен в Уэльсе. К тому же Пендрагон на языке древних валлийцев означает «голова дракона». А я полагаю, что это неуклюжее существо вырастет огромным, словно истинный дракон.

Теперь настал его черед улыбаться, глядя в спокойные глаза Анны.

– Давным-давно я обещал подарить вам щенка.

– Вот как? Не помню.

Кэтрин, держа перепуганного Пендрагона за передние лапы, едва не отплясывала перед статуей святого Мартина.

– Пендрагон! Я буду очень любить тебя!

Анна поглядела на несколько растерянную настоятельницу.

– Милорд Ричард, я благодарю вас за подарок. Да и Кэтрин вы доставили истинную радость. Однако он не сможет жить в обители. Это пес для замков, и монахини вряд ли справятся с ним, когда он подрастет.

Ричард, подняв плечо, слегка повернулся к матери Евлалии, и та вдруг заулыбалась и с готовностью закивала, свидетельствуя, что в монастыре, где хозяйство не так велико, вполне хватит места и для еще одной Божьей твари.

И все же Пендрагон изменил жизнь тихой обители. Огромный, нескладный, он весело скакал по клуатрам монастыря, игриво хватая за подолы монахинь, пугал монастырскую живность, топтал грядки и задирал ногу на цоколь статуи святого Мартина. Когда же его посадили на цепь, он двое суток выл так, что монахини не могли читать литании[4], а собаки из селения в долине отвечали ему возбужденным лаем.

– В этого пса наверняка вселился злой дух, – твердила строгая сестра-ключница, торопливо сотворяя крестное знамение.

– Упаси вас святой Мартин так говорить! – сердилась мать Евлалия. – Его подарил сам герцог Глостер! У святой церкви давно не было столь преданного и почтительного сына.

При этом она с удовольствием касалась распятия на груди, поблескивавшего густо-синими сапфирами, которое Ричард преподнес ей, сопроводив замечанием, что настоятельнице такой обители, как Сент-Мартин ле Гран, следует иметь достойный вид. Тем не менее, когда Пендрагон в очередной раз поднял возню, когда благочестивые сестры, выстроившись попарно, направлялись к полунощной службе в церковь, даже она не выдержала и велела окропить пса святой водой.

Щенок нарушил покой обители, и Анна чувствовала, что в этом есть и ее вина. Волей-неволей Пендрагон стал для нее той малостью, которая окончательно вывела ее из оцепенения. Теперь ей часто приходилось брать его с собой, чтобы прогуляться в окрестностях монастыря, и вскоре она привыкла к этим прогулкам и полюбила их. Теперь и Кэтрин получила долгожданную свободу и смогла наконец-то явиться со своим псом перед деревенскими ребятишками, которые приходили в восторг от этого чудовища. Пендрагон был самой крупной собакой, какую им доводилось видеть, и намного превосходил всех псов в деревне, но готов был добродушно облизать любого, кто уделял ему внимание.

Ричард продолжал свои визиты, и Анна стала привыкать к ним. Он не был навязчив и больше не заговаривал о ее наследстве, однако постепенно познакомил Анну с положением при дворе, поведал об изменах и кознях герцога Кларенса. Анна обычно слушала, не делая никаких замечаний, однако, помимо ее желания, Ричард разбудил в ней прежнюю ненависть к Джорджу Йорку. Предатель, насильник, убийца – она редко вспоминала его в прошедшие годы, но сейчас, слушая Ричарда, повествовавшего о признании людей Джорджа в том, что им было приказано отравить ее сестру, тогда как Джордж беспрерывно ссылался на то, как любил его легендарный Делатель Королей и именно его хотел видеть на троне Ланкастеров, она невольно начинала порывисто дышать от гнева, в глазах ее вспыхивала ненависть, и она ловила себя на мысли, что охотно помогла бы Ричарду Глостеру в его борьбе со средним братом. В том, что Ричард ненавидел Джорджа, она не сомневалась, да он и не скрывал этого.

Однажды Анна заметила, что хотела бы со временем принять Христов постриг и обет безбрачия. Ричард как бы не услышал ее слов, но в следующий раз, посещая Сент-Мартин ле Гран, привез ей книгу бенедиктинской отшельницы святой Джулианы из Норича «Откровение». Анна приняла подарок, ибо, кроме устава святого Бенедикта и Часослова, в монастыре не было книг, а она давно тосковала без чтения. Однако, когда Ричард Глостер спустя время заговорил с Анной об «Откровениях», то обнаружил, что, несмотря на то, что она внимательно прочла их, отклика в ее душе они не нашли. Ричард смеялся:

– Do manus[5], милая кузина, что вы еще не вполне готовы примкнуть к сонму Христовых невест. Вам недостает молитвенной сосредоточенности.

Анна смутилась.

– Возможно, вы и правы, милорд Ричард. И все же в миру меня мало что привлекает, и я надеюсь, что со временем укреплюсь в своем намерении настолько, насколько милостив будет ко мне Господь.

Ричард продолжал насмешливо смотреть на нее, и Анна поняла, что означает этот взгляд, лишь прочитав другую привезенную им книгу – «Руководство о грехах», писанную Маннингом и насквозь проникнутую осуждением греховности и алчности священнослужителей.

– Вы не должны были предлагать мне подобное сочинение, – сказала Анна при новой встрече. – Вы знаете мои намерения и подобными писаниями словно хотите поколебать мою твердость в принятом решении.

– Помилуй Бог, леди Анна! У меня и в мыслях не было ничего подобного. Разве я виноват, что вы куда внимательнее прочитали «Руководство о грехах», нежели «Откровение» святой Джулианы?

Анна почувствовала себя девчонкой, пойманной с поличным. Она хотела покоя, но этот странный человек, поступавший как друг, вместе с тем раз за разом ставил ее в тупик, внося смятение в ее душу.