Записки еврея - Григорий Исаакович Богров

class="p1">— Дверь отворить, скотина! крикнулъ сиплый голосъ снаружи: — впустить сейчасъ полицію!

При этомъ магическомъ словѣ хозяйка ахнула и окончательно растерялась. Она побѣжала въ ту комнату, гдѣ слалъ больной, я залѣзла подъ кровать. Раби Давидъ отворилъ дверь. Въ комнату вошелъ квартальный, а за нимъ два десятскихъ.

— Ты кто? грубо спросилъ квартальный.

— Я мѣщанинъ города М., Давидъ Ш.

— Паспортъ?

— Сейчасъ.

Раби Давидъ досталъ бумажникъ, отыскалъ паспортъ и вручилъ его блюстителю закона.

Квартальный прочелъ вслухъ содержаніе драгоцѣнной грамотѣ, но на примѣтахъ остановился.

— Подойди-ка поближе къ свѣчѣ, голубчикъ!

Храбрый предъ еврейскимъ кагаломъ, раби Давидъ совсѣмъ струсилъ предъ грознымъ квартальнымъ. Марсъ, по волшебному мановенію краснаго околышка, превратился въ мокрую курицу. Онъ робко подошелъ къ свѣчѣ.

— Носъ умѣренный, произнесъ начальникъ глубокомысленнымъ тономъ, растягивая каждый слогъ: — какой умѣренный? вскрикнулъ онъ строгихъ и рѣзкимъ голосамъ — у тебя носъ длинный. Гм! Да и всѣ примѣты не твои. Голубчикъ, этотъ паспортъ не твой. Тотчасъ сознайся!

— Помилуйте, ваше благородіе, это мой паспортъ, я примѣты мои.

— А если это твой паспортъ, то отчего ты не заявилъ его въ полицію?

— Извините, ваше благородіе, я все былъ занятъ; собирался завтра зайти собственно для этого въ полицію.

— Очень хорошо, голубчикъ, очень хорошо. Одѣвайся-ка и пойдемъ съ нами.

— Ваше благородіе! произнесъ раби Давидъ умоляющимъ голосомъ.

Онъ заискивающимъ взглядомъ посмотрѣлъ на грознаго представителя полицейской власти, и инстинктивно запустилъ руку въ бумажникъ.

— Что-о!? гаркнулъ кварташка. — Взятки? Ты смѣешь предлагать мнѣ взятки, бродяга ты этакой? Живо одѣваться! А вы, пьяныя рожи, чего вы зѣваете — а? обратился онъ къ десятскимъ.

Десятскіе встрепенулись, и начали одѣвать раби Давида самымъ безцеремоннымъ образомъ, пяля на него что попало. Въ минуту туалетъ былъ оконченъ.

Такимъ образомъ, раби Давидъ, превратившійся внезапно въ бродягу, былъ притащенъ въ часть, гдѣ былъ сданъ дежурному и его немедленно втолкнули въ такъ-называемую холодную.

Какъ только полиція увела раби Давида, хозяйка его, пришедшая между тѣмъ нѣсколько въ себя, выползла изъ-подъ кровати, робко вышла въ другую комнату и, призвавъ на помощь весь запасъ храбрости, заперла дверь и легла, не потушивъ уже свѣчи.

Но этой ночи суждено было сдѣлаться самою роковою и ужасною ночью въ жизни несчастной Фейги-Хаесъ. Не прошло и часа со времени ухода полиціи, какъ стукъ въ двери и окна повторился съ большей еще силой и неистовствомъ. Дѣлать было нечего; Фейга, съ своей служанкой, дрожа, какъ осиновый листа, подошли къ двери и трепещущимъ голосомъ спросили, кто стучитъ.

— Свои, свои, отвѣтили на еврейскомъ жаргонѣ.

— Что вамъ угодно? спросила Фейга, немного храбрѣе, убѣдись, что имѣетъ уже дѣло съ своимъ братомъ, а не съ краснымъ воротникомъ.

— Да отворяйте же, любезная Фейгоню! отвѣтили снаружи ласкающимъ голосомъ. — Мы хотимъ узнать, что тутъ случилось. Что сдѣлала здѣсь проклятая полиція, и за что арестовала бѣднаго раби Давида?

Фейга отъ души обрадовалась этому неожиданному участію къ любимому ею постояльцу и быстро отодвинула засовъ. Отъ сильнаго напора снаружи, дверь широко распахнулась. Нѣсколько человѣкъ, не останавливаясь въ сѣняхъ, пробѣжали мимо хозяйки прямо въ комнату. Вслѣдъ за ними бѣжала и недоумѣвающая Фейта.

Два ловца[27] быстро скрылись за дверью комнаты, гдѣ спалъ мой отецъ, и чрезъ нѣсколько мгновеній раздался страшной крикъ его. Вслѣдъ за тѣмъ и онъ самъ показался на порогѣ, ведомый подъ руки двумя личностями звѣрской наружности. Однимъ взоромъ окинувъ все общество и сцену насилія, онъ понялъ въ чемъ дѣло и безъ словъ опустился въ обморокѣ на колѣни.

— Кончайте скорѣе, приказалъ старшина — надѣньте на него кандалы, да тащите вонъ.

Не взирая на то, что отецъ мой былъ безъ чувствъ, его оковали но рукамъ и ногамъ и выволокли на улицу. Затѣмъ заперли въ какой-то общественной конурѣ. Приговоръ общества былъ написанъ и подписанъ. Крупчатникъ заплатилъ уговорную сумму. Раввинъ, старшины, общественный писарь и ловцы были награждены особо. На другой день снарядили сдатчика[28] и бѣднаго моего отца, въ цѣпяхъ, при общественной стражѣ, увезли въ губернскій городъ для сдачи въ рекруты.

На другой день около полудня, дверь холодной, гдѣ былъ заключенъ раби Давидъ, отворилась. Полицейскій служитель просунулъ голову въ дверь.

— Эй! кто тутъ, безпаспортный жидъ, пойманный ночью? Маршъ за мною въ полицію!

Раби Давидъ отправился подъ строжайшимъ карауломъ къ высшей полицейской власти. Въ сѣняхъ полиціи ему пришлось долго ждать своей очереди. Наконецъ, его ввели въ самый храмъ правосудія, гдѣ возсѣдала высшая власть въ лицѣ городничаго, и поставили у дверей.

Его высокоблагородіе изволило занижаться. Оно какъ-будто прочитывало цѣлую кипу разноцвѣтныхъ бумагъ, но на сакомъ дѣлѣ только перелистывало молча, уносясь мыслью куда-то далеко, далеко. Раби Давидъ окинулъ испытующимъ взглядомъ всесильное лицо, съ которымъ ему предстояло имѣть дѣло, и мѣстность театра дѣйствій.

Въ небольшой, неправильной формы, каморкѣ, украшенной всѣми принадлежностями полицій, стѣны и мебель которой были изобильно покрыты паутиной, пылью, грязью и огромными чернильными пятнами, въ видѣ скорпіоновъ, находилось всего двое лицъ. У большаго четырехугольнаго стола, покрытаго сукномъ неопредѣленнаго цвѣта, сидѣлъ, въ ветхомъ креслѣ, городничій въ военной формѣ. Это былъ мужчина роста ниже средняго. Голова его была низко острижена подъ гребенку, и усыпана маленькой сѣдоватой растительностью, придававшей его головѣ видъ арбуза, усѣяннаго инеемъ. Лицо, сотворенное по солдатски-казенной формѣ, съ своими черными, донельзя нафабренными, торчавшими вверхъ, усами, имѣло чрезвычайно злое и жестокое выраженіе. Грудь его была не такъ развита отъ природы, какъ выпучена отъ старо-военной привычки раздувать ее внутреннимъ напоромъ легкихъ и наружнымъ нажиманіемъ головы къ плечамъ. Изъ-подъ стола виднѣлась его деревяшка. Въ сторонѣ у стола сидѣлъ письмоводитель.

Наконецъ, допросъ начался.

— Ты кто?

— Я еврей.

— Это послѣ. Ты мѣщанинъ, купецъ, чортъ или дьяволъ?

— Мѣщанинъ.

— Откуда? Изъ какого болота?

— Изъ Могилева.

— Дальняя птица. Какъ зовутъ?

— Давидъ.

— Царь Давидъ. А отца какъ?

— Ицко.

— Фамилія?

— Шапиро.

— Какого вѣроисповѣданія? Ну, да жидовскаго. Это видно по твоей рожѣ. Сколько тебѣ лѣтъ?

— Сорокъ-пятый пошелъ.

— Ого! Сорокъ-пять лѣтъ шахруешь; порядочно, должно, наплутовалъ. Женатъ, холостъ?

— Женатъ.

— Еще бы! Вѣдь вы родитесь женатыми. Дѣти есть?

— Есть.

— А много?

— Семь человѣкъ.

— Хватилъ. Плюжка! пиши «семь жиденятъ». Черти эти плодятся какъ клопы.

— Подъ судомъ и слѣдствіемъ сколько разъ бывалъ?

— Ни разу.

— Ой ли?

— Ей-богу, не былъ.

— А зачѣмъ таскаешься безъ паспорта?

— Какъ безъ паспорта? Я квартальному отдалъ паспортъ.

— Отдалъ, да не свой.

— Нѣтъ, мой, ваше благородіе!

— Какое я благородіе? Высокородіе я, мерзавецъ! Ты знаешь, предъ кѣмъ стоишь? Предъ кѣмъ? Предъ кѣмъ?

— Вы, кажется, господинъ городничій?

— Нѣтъ, врешь. Я не городничій, я полиціймейстеръ. Я начальникъ города, то-есть градоначальникъ. Какъ же ты смѣешь мнѣ тыкать благородіемъ?

— Ошибся,