Три прыжка Ван Луня - Альфред Деблин

Но как-то раз, вернувшись от очередной беременной, в криво надетой маске, он пошатнулся и неловко упал на пороге. Жена сорвала с его посеревшего лица деревянную маску. Ван Шэню не хватало воздуха. Он захрипел; потом перекатился на бок и ощупью искал что-то на земле, возле себя. Жена побежала за целебными травами, раскалила два кирпича, чтобы согреть ему ноги. И отослала маленькую дочку, наказав ей собирать милостыню для пострадавшего — как будто у них не было своих денег — в храме Бога Врачевания. Лавочник (он же аптекарь) дал какого-то отвару, выбрав его наугад. Но Ван отвар выплюнул.

Потом, после полудня, перед домом поднялся многоголосый шум. Кто-то непрестанно бил в гонг, звенели колокольчики, слышались отдаленные крики. Шаги носильщиков ковчега гулко вдвинулись со двора в душную комнату больного. Бог Врачевания — грубо раскрашенный деревянный идол — самолично пожаловал к своему ученику, чтобы поставить диагноз и даровать исцеление. Мать мальчиков крикнула в уши спящего мужа: «Покажись ему, да покажись же!» Соседи поддерживали почти уже незрячего страдальца; тот, зевая спросонок, что-то бормотал. Потом в комнате снова воцарилась тишина.

Оказавшись на улице, бог направился к дому аптекаря; носильщики неуверенно потоптались в лавке, и жезл бога склонился к углу самой нижней полки[24]. Юный помощник аптекаря, смертельно испуганный, повернувшись спиной к носильщикам, тайком сотворил охранительный знак тигра: посох указал на питье под названием «Черная вода».

И теперь больному ничто не могло помочь.

Бог уже опять пребывал в одиночестве в своем обветшалом доме на краю поселка. Стемнело. Тучный ученик бога — доблестный усмиритель демонов — в третью ночную стражу[25]вдруг перевернулся на спину. Жена спросила, чего он хочет. Она успела сделать для него только одно: обуть в туфли, в которых покидающие сей мир переходят через Реку Мертвых, — туфли с вышитыми на подошвах цветами сливы, жабами, гусями и белыми лотосами[26].

СТАРИК

хотел, чтобы Лунь готовился к экзамену первой ступени. Но таланты мальчика лежали в другой, особой области. Когда стригли его волосы, брили круглую как шар голову, близкие замечали продолговатое черно-коричневое родимое пятнышко сбоку от правого виска, которое отец Луня истолковывал как «жемчужину совершенства».

Ван Лунь рос, становился ловким и очень сильным подростком. От его жестокости и коварства страдали ослы, собаки, рыбы и люди. В воровское ремесло его, шестнадцатилетнего, впервые посвятил отец, при несколько необычных обстоятельствах. В поселке существовал обычай, согласно которому в праздничные дни первого месяца года (чаще всего в пятый день)[27]все воровали овощи с огородов или полей соседей, так как считалось, что эти краденые плоды приносят счастье. В такие дни никто не преследовал вора, если он был из местных; просто владельцы участков сами заранее собирали и прятали всё ценное. Когда Ван Лунь впервые — вместе с отцом и братом — попытал удачу в таком узаконенном воровском рейде, ничего хорошего у него не получилось; он лишь выковырял пару пересохших земляных орехов. И недовольно поплелся дальше за своими спутниками; потом убежал домой, тихо сидел в низкой комнате, посасывал соленого рака, а мать хвалила его за то, что он отказался участвовать в подобных глупостях.

Лунь, однако, хотя и сидел тихо, но не по той причине, о которой думала мать; ему пришла в голову незамысловатая мысль: если ты хочешь украсть что-нибудь стоящее, то как раз пятый день первого месяца — самое неподходящее для этого время; ведь нелепо и даже абсурдно воровать именно в тот день, когда все воруют и, соответственно, каждый старается получше припрятать свое добро.

Он обещал себе, что отпразднует «пятый день» попозже, что распределит этот день по всему году, потому что любой день вмещает двадцать четыре часа, которые можно разделить; он, Ван, будет воровать на протяжении целого года, но — в общей сложности не дольше дозволенных двадцати четырех часов.

Итак, этот сметливый пройдоха стал вором — всего на двадцать четыре часа в год; и каждая кража имела видимость дозволенного поступка, а он всякий раз испытывал приятное чувство, что облапошил своих односельчан; такие проделки доставляли ему наслаждение.

Однажды, в последний год жизни старика Шэня, Ван Лунь направил свою разбойничью логику против отца: стащил у него бамбуковую табличку, которая уже давно приобрела темно-коричневый цвет и стала практически нечитаемой. Поседевший Ван Шэнь сильно расстроился, когда увидел, как Лунь сидит во дворе с украденной табличкой на коленях, вертит ее и так и сяк, недоверчиво рассматривает. Лунь, застигнутый врасплох, кинулся прочь вместе с этой самой табличкой; старик же заплакал — ему было жаль и таблички, и непутевого сына.

После смерти Ван Шэня в поселке никто не отваживался иметь дело с его наследником-грубияном: собственный брат и тот был у него под башмаком.

И все вздохнули с облегчением, когда Лунь, которому наскучило ловить и вялить рыбу, а в свободное время штопать рыбацкие сети, которого не устраивала и бедность родного поселка, где даже самый изощренный обман не мог принести ему выручку больше тридцати или сорока дяо[28], в один прекрасный день, прихватив шнурок с нанизанными на него двумя медными кэшами[29], покинул родной Хуньганцунь и зашагал, не имея определенной цели, по дороге к Цзинаньфу[30].

Была весна. Сперва он бродяжничал один. Потом, когда ему это надоело, присоединился к возчикам, которые развозили по деревням продукцию гончарных мастерских, и заработал какую-то мелочь. Потом, возмущенный столь нищенской платой за свой труд, поднялся из зеленой долины реки Вэйхэ наверх, в дикие горы; там, вооружившись самодельным топором — камнем, привязанным к санталовому топорищу, — он, спрятавшись у какой-нибудь уединенной хижины, поджидал ее обитателя, отнимал все, что тот имел при себе, и шел дальше. На тех жутковатых горных тропах, по которым он карабкался, весна еще не давала о себе знать. Ручьи шумели ниже, в долинах, полноводные от растаявшего снега; но наш бродяга не спускался к ним, чтобы умыться, — трусил. Он постоянно таскал в карманах двадцать украденных драгоценных табакерок из тончайшего стекла, наполненных нюхательным зельем; питался красно-желтыми плодами каки, сладкими сушеными яблоками; не брился, не заплетал в косичку свои грязные и липкие космы: однажды, убегая с места преступления, он возле караван-сарая случайно сбил с ног маленькую девочку, она упала и покатилась с откоса, ударилась об острый выступ скалы. Ван не осмеливался спуститься в долину из страха перед духом погибшего ребенка.