Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

— Так лучше. Что будешь пить?

Он мягко взял ее за руку. Открыто ласкать супругу саксонского аристократа в отеле «Кайзерхоф», оставив валяться на столе конверт с двумя тысячами марок, полученных в результате шантажа той же супруги, — это была уже не наглость, а самоубийство.

— Мартини, — ответила она, не отнимая руки. — Ты не станешь пересчитывать?

— Я тебе доверяю.

— Мне следовало бы рассказать обо всем мужу.

Симон ограничился улыбкой. Изначально Грета пришла к нему на сеанс из-за признаков (весьма легких) депрессии. Подавленность, бессонница, приступы тревоги… Как обычно, он попросил ее рассказать свои сны.

Она тут же все выложила, описав свои повторяющиеся кошмары.

Опять-таки антинацистские. В своей дневной жизни Грета доблестно играла роль супруги со свастикой, но в подпольном мире снов ее страхи высвобождались и порождали невыносимые сцены, где нацисты были еще более жестоки (если такое возможно), чем в реальности.

Все это не давало ни малейших оснований для шантажа молодой женщины. Вот только Грета так расслабилась, что рассказала, что ее муж, прусский граф, близкий к партии, от всей души презирает Адольфа Гитлера и, говоря о нем, всегда использует прозвище, которым наградил того Гинденбург: Цыганский Капрал[17].

Симон пригрозил ей, что отправится в гестапо с записями под мышкой. Грета оказалась перед дилеммой. Или она признается мужу, что обращалась к психоаналитику, или заплатит, позаимствовав деньги из секретных фондов мужа.

Вот уже шесть месяцев, как она выбрала второе.

— Спасибо, — сдержанно сказал он.

И с самым естественным видом убрал конверт в карман. Ирония ситуации: получить деньги за шантаж нацистской супруги в тот самый момент, когда его окружают эти отвратительные мундиры.

— Я тебе уже объяснял, что такова часть терапии, — продолжил он самым мягким голосом. — Это вознаграждение — ключ к твоему выздоровлению. Зигмунд Фрейд сказал…

— Schnauze![18] Ты просто грязный шантажист.

— Думай что хочешь, — с притворно оскорбленным видом отозвался он. — Я это делаю для твоего же блага.

— Деньги даже не мои, а мужа.

— Еще лучше!

— Ты несешь чепуху.

Он снова наклонился к ней и взял за руку.

— Грета, я ведь лечу тебя от кошмаров, верно?

— Да, — с надутым видом признала она.

— А откуда берутся твои кошмары?

Она подняла голову и испуганно огляделась.

— Замолчи.

Он наклонился еще ниже и прошептал:

— Они берутся из НСДАП, моя милая.

— Говорю же, замолчи!

— А откуда берутся деньги твоего мужа?

Она зарыдала, прижав к лицу ладони. Сквозь пальцы потекли слезы. Совершенно та же реакция, что у фрау Фельдман. К счастью, в гуле, стоявшем на террасе, никто не обратил на них внимания.

— Так что в определенном смысле, — шелковым голосом продолжил Симон, — это Гитлер мне платит. Он всего лишь возмещает ущерб, который нанес твоему мозгу.

Она вытерла глаза.

— Вечная твоя дерьмовая логика.

— Не строй из себя ребенка, — бросил он, доставая новую «Муратти». — Эти деньги послужат науке. Все лучше, чем дать им сгореть в войне, которая станет самым большим фиаско века. И унесет миллионы жизней!

Грета отодвинулась вместе со стулом. На лице теперь читалась не грусть, а скорее живейшее любопытство.

— Я не могу понять, каким чудом ты еще жив.

— Благодаря моему росту. Проскальзываю между дождевыми каплями и в результате выхожу сухим из воды.

— Капли скоро превратятся в снаряды.

— Наберемся терпения. Еще мартини?

Она закивала — как кукушка в швейцарских часах. Грета обожала изображать из себя ребенка, да, в сущности, она недалеко ушла от детства…

Он подозвал официанта и сделал новый заказ. Мысли в голове начали странным образом расплываться.

— Как дела у мужа? — вдруг спросил он, словно упорно хотел вывести ее из себя.

— Он в страшном волнении, — бросила она. — Эта история с Польшей здорово его возбудила.

Симон сделал еще глоток мартини и ощутил на языке горький кофейный привкус. И тут же к горлу поднялась волна желчи.

— Наконец-то у него встанет.

— Я бы тебя попросила, — оскорбилась она. — Дай мне сигарету.

Симон протянул ей портсигар, и Грета нервным движением вытянула «Муратти».

— Почему ты больше не приходишь на консультации? — спросил он, давая ей прикурить (зажигалка тоже была отделана золотом — еще один подарок, но от другой подруги).

— Твои сеансы мне слишком дорого стоят.

По крайней мере, Грете нельзя было отказать в чувстве юмора. Она опять скрестила ноги, и снова послышался чулочный шорох. На этот раз у Симона чуть не треснул лобок. Алкоголь обострил его восприятие.

Молодая женщина не старалась выглядеть чувственной. Сексуальный магнетизм исходил от нее как бы помимо воли… Секрет заключался в пропорциях ее тела и роста: в ней было нечто тяжеловесное, вызывающее необоримое влечение, такое же естественное, как земное притяжение.

Симон разом позабыл и про нацизм, и про две тысячи марок, и про то, где они находятся и в какое время… В нескольких сантиметрах от ее ляжек он думал только о том, как бы в них погрузиться, ощутить их, погладить. Господи, одна только мысль о том месте, где они сходятся, о младенческой коже, которую он когда-то распробовал, сводила его с ума.

— Вернись в кабинет, — не допускающим возражения тоном потребовал он.

— Чтобы переспать с тобой?

— Не важно, тебе это пойдет на пользу.

Он чувствовал, что поплыл, — выпитые мартини затуманили сознание, и он начал проглатывать согласные звуки.

— Кто ты на самом деле?

— Врач, который старается всеми способами помочь пациенту. — Говоря это, он заметил, что не шутит.

— Врач и шантажист.

— Скажем, у меня две профессии. Или же работа и хобби.

— Интересно, что именно ты принимаешь за хобби?..

Он не ответил. Невольно он бросил взгляд в сторону рейхсканцелярии на другой стороне площади. В это мгновение диктатура показалась ему почти благотворной. Нечто вроде постоянного давления, наподобие того, какое испытываешь, ныряя в глубину моря; оно делает каждую секунду более ценной, более насыщенной… В голове у него все смешалось. Черт бы побрал эти мартини…