Полуденный бес - Павел Басинский

На этот раз смутилась она…

– Вы пойдете к папе? Но он в таком состоянии… А вдруг… Боже, что я говорю! Вдруг папаша… не захочет вас принять?

– Ерунда! – засмеялся Недошивин, снова чувствуя себя в своей тарелке. – В таком случае считайте, что в гости меня пригласили вы!

Аренские жили на Сухаревке. Взяв извозчика, они с Наденькой обогнули Страстной монастырь и пересекли Неглинную. Навстречу, шатаясь, шли два подвыпивших господина. Когда коляска поравнялась с ними, один из них бросил мутный взгляд на сенатора и грязно выругался.

– Видал миндал! Старикашечка девочку в номера повез! Не рановато ли ей, отец?

Недошивин пришел в бешенство. Он хотел спрыгнуть с коляски и поколотить мерзавца, но почувствовал, как тяжелая ладонь девушки уверенно легла на его колено. Его ноги точно косой скосило. Он опустился на скамью и долго боялся взглянуть не только на девушку, но и на свое колено, которого коснулась ее ладонь. Тогда Недошивин окончательно понял, что влюбился. Как это глупо! Как это банально!

Дверь открыла женщина лет сорока, в старинном чепце, с грубым мужским лицом и сизой бородавкой на носу. Это была Лукерья Фоминична, старшая сестра и приживалка Павла Фомича.

– Где папа? – тревожно спросила Надя.

Лукерья Фоминична испугалась. Бородавка на носу из сизой стала малиновой.

Павел Фомич возник в дверном проеме как привидение. Увидев его, Надя закрыла лицо руками и, не говоря ни слова, бросилась в свою комнату. Аренский был вызывающе пьян. Ноги едва держали его. Редкие седые волосы на затылке были смешно всклокочены, а на синюшном лице пунцовели глубокие порезы от бритвы. Он был похож на вставшего из гроба и уже несвежего покойника. И по всей квартире стоял покойницкий, тошнотворный запах. Скрестив на груди руки, учитель безумно взирал на гостя.

– Здрас-се… вашес-ство! – пробормотал он с улыбкой.

– Папа! – рыдая, прокричала из своей комнаты Надя. – Ведь ты мне поклялся!

– Молчи, дочь моя! – внятно произнес Аренский. – Молчи! И… прости!

Бочком подскочив к гостю, он зашептал ему в ухо:

– Бедная! Хотела нас помирить-с! Но я не держу на вас зла. Впрочем, я зарапортовался. Кажется, это вы на меня сердитесь. Господин директор говорил что-то о сатисфакции. Извольте, я готов-с! Вот вам рука дворянина!

– Вы бредите! – сказал Недошивин, с отвращением отворачиваясь.

– Брежу! Вы правы, ваше сиятельство! А все потому, что раздавлен и уничтожен! Верить ли глазам моим? Кто стоит предо мной? Юпитер, громовержец! И где? В этом убогом жилище с тараканами… да-с! Тараканами и клопами-с! Вы, может быть, не знаете, ваше-с-ство, что такое клопы? Это такие ужасно мелкие насекомые. Но они пребольно кусаются по ночам. Они сосут человечью кровь-с! И даже моей дочери! Вообразите: нежное тело, еще горячее после сна, а нем клопы! Десятки омерзительных кровососов… Старуха! – крикнул он сестре. – Отдай ключи от буфета!

Ворча себе под нос, Лукерья Фоминична дала ему ключи.

– Возьми, батюшка! А и ты не больно молоденек! Вона, волос на голове не осталось. Только что водочку пьешь, как молоденький…

Схватив ключи, Павел Фомич направился к буфету. Со страдальческой миной на лице он выпил подряд три рюмки водки и, вернувшись к сенатору, заговорил с ним уже без прежней фамильярности. Недошивин отказался от чая, но сел и закурил, дожидаясь, пока Аренский выпьет горячего кофе. Семья учителя жила тесно, в трех небольших комнатах. Но в квартире было чисто и уютно. Если бы не несчастная болезнь Павла Фомича, можно было бы говорить об относительном благополучии этой семьи. Гимназического жалованья хватало и на проживание, и на ежегодную аренду загородного дома. Павел Фомич запил после смерти жены. И с тех пор запивал часто, впадая или в тупое бессилие, или в беспричинную ярость. В такие дни одна Надя имела над отцом некоторую власть.

– Ваша дочь рассказала мне о визите директора, – без обиняков начал разговор сенатор. – По моему первому впечатлению от него, это не самое удачное новое назначение.

Павел Фомич посмотрел на него с благодарностью.

– Надеюсь, этот разговор останется между нами, – продолжал Недошивин. – Не потому, что я боюсь говорить человеку правду в лицо. Но нельзя доверять первым впечатлениям. Однако, согласитесь, он вправе требовать от вас известных норм приличия в отношении к вышестоящим чиновникам вроде меня. Будем откровенны, Павел Фомич! Пьянство самый распространенный порок среди учителей. Но до тех пор, покуда это не мешает исполнению их обязанностей, никто не имеет права требовать от человека отказаться от вредной привычки. Никто… кроме его домашних. Павел Фомич, дорогой! У вас взрослая дочь! Какая это умная, чистая, добрая душа! Пожалейте ее! Откажитесь от проклятой водки! В конце концов, лечитесь!

– Надежда! – крикнул Павел Фомич. – Подите с Лукерьей, погуляйте! Нам с Иваном Платоновичем нужно поговорить наедине.

Когда женщины ушли, учитель вскочил и стал ходить по комнате.

– Меньше всего я боюсь потерять свое место, – наконец сказал он.

– Ну вот! – вздохнул Недошивин. – Вы опять гордитесь…

– Не то, не то! Месяц назад доктора подписали мне смертный приговор. Мне осталось совсем недолго.

– Так нужно идти к другим докторам! – потрясенно воскликнул Недошивин.

Аренский тяжело опустился на стул. Только сейчас Иван Платонович заметил, как болезненно истончилось лицо учителя с момента их первой встречи.

– Вы были прямодушны со мной, Иван Платонович. Позвольте и мне без обиняков. Больше всего на свете меня беспокоит судьба Наденьки. Это единственное существо, которое удерживает меня на этом свете. Нет, смерти я не боюсь! Я боюсь нищеты для своей дочери! И потому спрашиваю вас прямо, как мужчина мужчину. Вы… любите мою дочь? Не отвечайте сразу! Но только знайте, что если вы ее любите… Словом… Знайте, это лучшее, на что я мог бы надеяться. Да, черт вас возьми! Да, я, несчастный отец, предлагаю вам свою дочь в жены!

– Вы с ума сошли! – пробормотал Недошивин, чувствуя при этом, как радостно колотится его сердце.

– Простите… И за мой глупый танец на крыльце, и за мое постыдное предложение. Простите… И… это всё…

Несколько секунд они молчали. Недошивин пытался понять: в каком состоянии пребывает этот человек? Что если это белая горячка? Предположим, он сознается в любви к его дочери, а в ответ получит новый пьяный бред. А если не сознается? Сейчас он с последней ясностью понимал, что не сможет прожить без Нади и дня. Так не лучше ли закрыть глаза и прыгнуть в омут, чем ходить по краю обрыва, не в силах оторвать взгляд от черной, но такой манящей глубины?

– Да, я люблю вашу дочь, – твердо сказал он.

Павел Фомич вспыхнул. Щеки его зажглись румянцем, а протянутая рука дрожала так сильно, что Недошивину пришлось ее ловить.

– Я был уверен в этом! Я заметил вчера, какими глазами вы смотрели на Наденьку. Это ничего, что вы старше! Я нынче же поговорю с ней! Ах, какая она умница! Вся – в покойницу мать! Вы еще оцените ее.