Моё солнечное наваждение - Наталия Романова

Окраина города, откровенные «чёртовы кулички», за которыми начинается пока не снесённый полуразвалившийся частный сектор.

— Чего ты там забыла? — Он уже вырулил на дорогу, ведущую к пункту охраны, когда задал этот вопрос.

— Я обязана отчитываться? — Ответила Ярина ему, только говорила почему-то своим коленям. Голым, мать их, коленям и таким же оголённым, почти до самой пятой точки, бёдрам.

— Нет. — Ведь действительно не должна. Нет такого пункта в завещании и быть не может. Воля покойного — волей, законодательство — законодательством. — Просто интересно.

— Там приют для бездомных животных, мы с Елисеем помогаем три раза в неделю.

— Волонтёры, значит?

— Волонтёры.

Герман лишь кивнул в ответ. Что ж, дело благое, хотя могла бы ограничиться финансовой поддержкой. Он искренне не понимал стремления помогать сирым и убогим, возиться с животными, стариками, детьми. Помочь деньгами? Не вопрос! Периодически перечислял существенные суммы в фонд, занимающийся детской онкологией, и учреждению, организовывающему реабилитацию людей с пагубной зависимостью — наркотики, алкоголь — сделав переводы регулярными. Однако вникать в личные проблемы несчастных, играть с больными, обречёнными детьми, тем более убираться в вольерах животин, самолично вынося испражнения — увольте!

— И давно ты этим занимаешься?

По осени, помнится, Ярина ничего о приюте для животных не рассказывала. Впрочем, она в принципе не самый разговорчивый человек. Делилась лишь самыми расплывчатыми планами на будущее: пока не знаю, надо подумать, ничего не решила. О подружках рассказывала: одна съездила в Милан на неделю высокой моды, другой папа купил шубу, что противоречит её убеждениям. О сериалах изредка: соответствуют ли исторические костюмы реалиям, насколько сюжет схож с оригиналом, прочитанным на английском. Обычная девчачья трепотня, ничего особенного. Нет, интересней, чем нытьё его любовницы, всегда сводящееся к единственному — где и что нужно купить, иначе холера падёт на крашеную голову несчастной. Просто умрёт на месте без очередного колечка или шубки из невинно убиенных норок. И всё равно — пустая болтовня, приятная уху, но пустая.

— С ноября, — как всегда коротко ответила Ярина.

«Что наделал ген — не исправит автоген», — в который раз вспомнилось расхожее выражение Герману. Ярина — родная дочь Дмитрия Глубокого. Немногословного, всегда сдержанного, разумного человека. Правда, как оказалось, с чертями за пазухой. Интересно, какие черти прячутся в девчонке?

— Нравится? Поэтому решила в ветеринарный пойти? — Упоминать, что образование за границей в десятки, а то и сотни раз лучше, не стал. Какой прок? Ярина останется в стране, будет жить недалеко от прабабушки, время от времени навещать её. Ветеринаром ей не работать никогда в жизни. Наследница Глубокого, чистящая параанальные железы собакам — это не смешно, а схоже с беспощадным бредом.

— Я раньше решила, — в ответ она пожала плечами. — Ещё тогда.

«Тогда» — это до новой жизни, свалившейся на четырнадцатилетнего подростка как ураган.

«Тогда» — это либо жизнь в детском доме, либо ещё раньше.

«Тогда» — это абсолютно точно не после переезда в дом в семьсот квадратных метров, не считая домиков для гостей и хозяйственных пристроек. Занятий с психологами, репетиторами, чтобы тянуть программу элитной школы.

— Понятно. — Герман кивнул.

Взгляд скользнул по голым, аккуратным, крепко сведённым коленям и ладоням поверх оголённых бёдер. Небольшая кисть с тонкими пальцами, короткие ногти без маникюра. Изящная щиколотка, показавшаяся из-за спустившегося носка. Смотреть выше талии Герман сознательно не стал, вряд ли увидел бы нечто выдающееся под белым трикотажем футболки, только широкий ворот открывал чёртовы ключицы, которые здесь, в закрытом салоне автомобиля, хотелось уже не облизать, а попросту сожрать, смакуя вкус и запах.

Какого чёрта? Герман делал всё, чтобы забыть о пигалице. Вернуть мысли о ней в прежнее русло, где ярое раздражение, кипучая злость и обида смешивалась с сочувствием, желанием помочь, защитить, иногда с откровенной жалостью, где нет места тупейшей влюблённости в «сестру», и тем более плотскому интересу. Не приезжал, не вспоминал, держал поближе любовницу, чтобы не оказаться в один не прекрасный момент наедине со стояком. И вот, мать твою, сидит, смотрит на колени, и млеет, как влюблённый малолетка, осталось только намочить трусы.

Зацеловал бы, затискал, на руках носил, открыл бы приют для животных, любых, хоть лис, переносящих бешенство. Лишь бы улыбалась, только бы видеть синющие глаза, обнимать по утрам полусонное, горячее со сна тело, обцеловывать чёртовы ключицы. Детей родить, чем черт не шутит, с такими же глазищами. Но приходилось сидеть и корчить из себя старшего брата. Потому что так будет лучше для всех, в первую очередь для Ярины. Хватит с неё дерьма в жизни, натерпелась за свои крохотные девятнадцать лет. Чувства человека, в своё время представившегося старшим братом, который должен позаботиться, учесть интересы, в первую очередь финансовые, девчонке не нужны.

Не заметил, как приехали к месту назначения. Голос навигатора заставил вздрогнуть. Герман нажал на тормоз, огляделся. Два здоровенных человейника стояли пластами друг напротив друга. Неухоженная территория, трансформаторная будка, детская площадка в огромной луже. У одного из подъездов торчал долговязый парень. Ярина встрепенулась, приветливо махнула ладошкой, тут же открыла дверь, не дожидаясь, когда это для неё сделает водитель.

— Когда ты освобождаешься? — только и успел крикнуть в вылетающую спину Герман.

Ярина остановилась, как вкопанная, обернулась, будто услышала голос из ада, нервно облизала губы, выдохнула и, наконец, произнесла:

— Часа в два.

— Я заеду, — наплевав на собственные дела и сто седьмое обещание себе оставить девчонку в покое, выдал Герман. Конечно, ему заняться больше нечем, кроме как забирать сердобольных «сестричек», изволивших по доброй воле таскать собачье дерьмо. Грёбаный ад, мать твою!

— Я доберусь, — пролепетала Ярина, на этот раз действительно растерянно, может даже испуганно, Герману было не до психологического анализа интонаций девятнадцатилетней соплюшки.

Всё его внимание привлёк парень, тот самый, что осенью положил руку на колено Ярине, послужив причиной преждевременной гибели ни в чем не повинного цитрусового. Елисей, значит, Царевич, собственной персоной…

— Заеду, — гаркнул Герман и тут же закрыл дверь, чтобы потом добрых три минуты наблюдать, как девчонка подскакивает к долговязому, тощему представителю целевой аудитории «Клерасила». Как гундос скалился, улыбался, ощупывал взглядом ладную фигурку в белой футболке и коротких, слишком коротких, шортах. Как Ярина схватила этого тощего и поволокла куда-то меж домов, а он время от времени оглядывался на машину, которая привезла его зазнобу. И главное, отстав на пару шагов, пожирал глазами попку в шортах, что имела наглость вихляться при ходьбе. Твою ты мать!

Елисей! Придумали же имя! Нашёлся Царевич! Елисей и Ярина. Ярина и Елисей. Просто народное творчество во всей красе! В качестве Ивана-дурака выступает Марков Герман, собственной персоной.