Защита поручена Ульянову - Вениамин Константинович Шалагинов

Аргумент факта и аргумент права. Беру следующее гражданское дело, и - с той же определенностью: факт и право.

Наследники мужа и жены спорят, кому владеть городским усадебным местом, оставшимся после кончины супругов. По убеждению Ленина (он представлял в тяжбе интересы брата умершей), спорным «местом совершенно законно владеет ныне крестьянин Антон Кирилов Палалеев, родной брат и единственный наследник Анастасии Кириловны Мороченковой»… Присяжный поверенный А. С. Лялин думает по-другому - он ищет того же права на тот же участок для брата умершего - Степана Мороченкова.

Брат жены или брат мужа? Любопытно, чью сторону принял Самарский окружной суд? Открываю решение. Вот и его постановляющая часть:

«Степану Ивановичу Мороченкову в иске, предъявленном им к Мелекесской посадской управе и к имуществу умершей жены запасного солдата Анастасии Кириловой Головиной, по первому мужу Мороченковой, отказать…»

Ломоть земли в Мелекесском посаде остается за крестьянином Палалеевым - братом жены. Выигрыш на стороне Ленина, Теперь хочется найти в бумагах то, что било в эту точку.

Под рукой - строки уже цитированные: «Усадебным местом совершенно законно владеет ныне»… А несколько выше - скупая констатация фактов: «Покойный Павел Мороченков подал в Мелекесскую Посадскую Управу 23 декабря 1888 года заявление (засвидетельствованное нотариально) о перечислении числящегося за ним усадебного места по плану № 60 на имя жены его Анастасии Кириловой Мороченковой. Управа перечислила усадьбу на имя Мороченковой и выдала ей 13 октября 1889 года за № 34 удостоверение об уплате выкупа за усадебное место».

Два правообразующих факта:

а) Мороченков подал заявление;

б) Мелекесская посадская управа, следуя воле Мо-роченкова, перечислила усадебное место на имя его жены.

И тут же еще одно соображение: управа в последующем совершила «купчую крепость на продажу этого места Анастасии Кириловой Мороченковой».

Отсюда убедительная подтекстовка: если право владения усадьбой на стороне Мороченковой, то оно и на стороне ее правопреемника - брата, крестьянина Пала-леева.

Но где же тогда уязвимый пункт в позиции брата покойной? Без такого пункта ловкий адвокат Лялин ни при какой погоде не полез бы со своим крючком в дело.

По-видимому, в этом вот обстоятельстве - Морочен-ков внес выкуп за ломоть посадской земли…

Да, да. Вот и у Ленина…

Только теперь вижу, под рукой у меня - не дьякова запись, а сам Ульянов-Ленин, его собственноручное письмо-возражение, правда, на этот раз в фотокопии. Можно ли ошибиться?… Вот бесконечно знакомый, по-жирафьи поднявшийся над строкой мягкий знак, вот буква «ж», с серединкой в виде удлиненной восьмерки, вот «р» и «у» - по-школьному строгие, словно из тетрадки в две косых; заглавные буквы - без писарских кудряшек, каждая строка изящна и строга. Все это очень знакомо еще по студенческим перерисовываниям ленинских автографов.

Разломив дело надвое на развороте с ленинской страничкой, протягиваю его через стол.

- Не хотите взглянуть? Прелюбопытная штука!

В читальном зале партархива все в одном звании - исследователи, но мой визави, очевидно, «заостренная» разновидность представителя этого племени: он слишком глубоко забился в свой материал и первые мгновения глядит на меня невидяще и отрешенно.

- Дремавший доселе клад? Самородок? - спрашивает он наконец.

- Не думаю. В правовых изданиях это письмо, по-видимому, печаталось.

- Для меня - самородок. - Он почему-то хмурится и бежит глазами по страничке. - Знаете, что я сейчас делаю? Мысленно отбиваюсь от изречений о краткости…

У вас нет такого ощущения, что все это очень сильно прежде всего потому, что очень кратко? Я киваю.

4

В уголовном деле отставного солдата Красноселова раньше других строк я прочел вот эти:

«Защитником подсудимого явился избранный им помощник присяжного поверенного Ульянов».

А вслед за ними - вот эти:

«Товарищ прокурора полагал применить подсудимому наказание по 2 степ. 31 ст. Уложения о наказаниях. Защитник просил о понижении нормального наказания на две степени».

Спор о размере наказания. И только, пожалуй.

Первую загадку правосудия - был ли в действительности уголовный случай и виновен ли в нем «отставной рядовой» - стороны, как представлялось, решали одинаково: «Да, был. Да, виновен». Иначе бы Ленин ходатайствовал об оправдании. В просительном же пункте его реплики - назначить наказание двумя степенями ниже. Для невиновного не просят ни выше, ни ниже. Невиновных оправдывают.

Любопытно, что говорил сам подсудимый? Очевидно, и Красноселов тоже обвинял Красноселова? Самообвинял и каялся?

Ищу соответствующий кусок в журнале: так по тогдашней терминологии именовался протокол судебного заседания. Статья 838 Устава уголовного судопроизводства монаршим именем повелевала при рассмотрении дел с присяжными заседателями не «прописывать» в протоколе (журнале) показаний и объяснений, относящихся «не к порядку производства, а к самому существу дела». Существо - за рамки журнала. Писцовой задачей было лишь перечислить процессуальные обрядовые станции, которые судебная машина пробегала в ходе процесса. Журнал представлял собой типографский многолистный бланк-вопросник. Печатные буквы спрашивали (94 вопроса по одному варианту, 68 - по другому), рукописные - отвечали. Печатным не нужна была суть, и потому рукописные не воспроизводили ее. Редко-редко пробивалась живая действительность из-под условностей журнала, и уж совсем невероятными были те, считанные по пальцам, случаи, когда сам журнал проявлял какое-то подобие интереса к содержанию показаний и объяснений.

Таким исключением и был 37-й вопрос журнала, в ответе на который стояло совсем неожиданное:

«Подсудимый виновным себя не признал».

Не признал? А Ленин признал? Возможно, Красноселов столь самоочевидно изобличен в преступлении, что отрицать его вину было бы попросту немыслимо?

В чем же дело?

Чтобы ближе увидеть Ленина в этой защите, необходимо, очевидно, воспроизвести формулу обвинения по делу…

Звучала она так:

«…Василий Петров Красноселов… тайно похитил из незапертой квартиры проживающего в г. Самаре мещанина Степана Васильева Сурошникова деньги 113 рублей серебром…»

Кража! Пятнадцать раз молодой помощник присяжного поверенного занимал место за адвокатским столиком окружного суда по уголовному отделению, и в одиннадцати случаях буква обвинения его подзащитных выражалась словами: «тайно украл», «тайно похитил»…

Россия в ту пору переживала страшное бедствие - голод.

Энгельс в интервью одной французской газете говорил, что России «приходится вести борьбу с противником более грозным, чем все другие, - с голодом»10.

Плеханов писал:

«Только в варварских деспотиях варварской Азии возможны те потрясающие явления, которые во множестве совершаются теперь в нашем отечестве. Голодный тиф, голодная смерть, самоубийство от голода, убийство близких людей с целью избавить их от невыносимых мучений, а в лучшем случае, полное экономическое разорение - вот что выпало теперь на долю и без того уже совсем неизбалованных судьбою крестьян, бедных городских мещан