Девушка, больница, ночь - Марк Фурман

— Пожалуй, нет. Что-то не припоминаю.

Они перебросились несколькими фразами. Виталий нащупал в кармане деньги, взглянул на счетчик. Он хотел попросить таксиста остановить машину, от Садового переулка до дома идти каких-нибудь пятьдесят метров, но собеседник вдруг воспылал к нему симпатией. Когда же узнал, что Левашов врач и спешит на ночное дежурство, подождал его у подъезда целых пятнадцать минут и подвез к больнице в точно назначенный срок.

Прямо у остановки напротив входа в филармонию спрашивали лишние билеты. Бережной встретился с женой сбоку от фасада. Она в полумраке возникла из-за колонны, одетая не по погоде, в насквозь продуваемое ветром любимом замшевым пальто. Лицо Ольги выглядело удивительно молодым, и слова упрека («Ты опять в этом легкомысленном пальто!»), не успев сорваться с губ Сергея Леонтьевича, растаяли в морозном воздухе.

Она не сказала, что еще минутами назад заметила его. Увидела, как он вышел из троллейбуса, дождался сигнала светофора и, на миг, затерявшись в толпе прохожих, появился опять, кивнул кому-то из знакомых и, близоруко взглянув на часы, начал искать ее.

До начала концерта оставалось около получаса.

— Давай-ка зайдем в буфет, выпьем горячего кофе, — предложил Бережной. — Ты, Оленька, совсем замерзла. Давно ждешь?

— С вечера, — отшутилась она. — А вот кофе — это хорошо, — желательно с пирожным.

— С пирожным и рюмкой ликера.

— Совсем замечательно!

Вдруг она сжала его руку, потянула в сторону. Бережной в недоумении двинулся за женой. Тут и случилось маленькое чудо. Совсем неподалеку, метрах в двадцати от них, остановился светлый «Мерседес». Из машины вышел молодой крепкий мужчина без головного убора в строгом черном пальто. «Мацуев», — прошептал кто-то рядом. Пианист задержался на миг, взглянул на толпу у филармонии и, сопровождаемый представительным седоватым господином, скрылся за дверью служебного входа.

В фойе им встретились знакомые, с которыми они обменялись мнениями о предстоящем концерте. Мацуев есть Мацуев, это было понятно без лишних слов.

На втором этаже, в буфете, взяв кофе и пирожные (ликера, увы, не оказалось), Сергей Леонтьевич столкнулся с Венецким, давним приятелем, хирургом железнодорожной больницы.

— Представляешь, Сережа, нас уже с месяц как закрыли, — пожаловался Венецкий. — Главный капремонт затеял. Двое врачей ушли в отпуск, сам я отсиживаюсь в поликлинике на приеме, вправляю вывихи и вырезаю панариции.

— Это надолго?

— Ремонт протянется не меньше года. А когда откроемся, никто не знает.

— Вот так оно и бывает. А у меня дежурить некому, через два — три дня меняемся. Абсурд какой-то. А ты, Костя, опытный хирург — и попал в безработные.

— Квалификацию теряю. Даже толстеть начал.

— Раз такое дело встречаемся на будущей неделе, — решительно произнес Бережной. — Попробую убедить главного в пользе твоего совместительства и дежурств у нас по хирургии. Работы навалом, вмиг похудеешь…

В первом отделении Мацев играл Бетховена, во втором — Рахманинова и Шимановского. Он решительно выходил на сцену в элегантном темном смокинге, но казался напряженным, даже скованным. Сев на винтовой табурет и, опустив пальцы на клавиши, слегка наклонив голову с полуопущенными веками, цепенел на несколько секунд, напоминая в эти мгновенья тревожную черную птицу. Но с первыми аккордами ощущение тревоги покидало пианиста, исчезало просто и естественно, как мартовский снег под лучами солнца.

Бережной подумал, что есть в их профессиях нечто общее. Поначалу он решил, что это руки. Понятно, хирургу, как и пианисту, нужны чуткие пальцы, в них вся сила и надежда. Лишнее движение на операции — словно фальшивый аккорд. Но уже в финале бетховенской симфонии, он уловил, в чем кроется суть этой общности. Нет, вовсе не во внешне заметных движениях рук и пальцев, а, наверное, в том внутреннем беспокойстве, с которым они, профессионалы, делают свое делу. Сомнения, страх нужно отбросить, стряхнуть, как ненужный груз. Иначе напряжение станет сильнее человека, не даст ему творить.

Давно он не чувствовал себя столь легко и свободно. Музыка заполнила каждую клеточку тела, растворилась в ней, снимая усталость, накапливающуюся исподволь после ежедневных операций и дежурств.

— Давай послезавтра сходим на лыжах в лес, — предложил он Ольге, когда они вышли из филармонии. — В субботу у меня свободный день. Созвонимся с Булавиными, они заядлые путешественники.

— Ветер, непогода, — жену явно не вдохновило его предложение. — К тому же, в субботу у меня уборка и стирка. Резвись с Булавиными сам.

Сергей Леонтьевич схитрил, иногда он позволял это себе в подобных ситуациях:

— Ну, Оленька, мы ненадолго. Часика два побудем в лесу, прогуляемся по морозцу. А пообедаем в «Березовой роще», это как раз по пути. Прямо на лыжах и подъедем к ресторану.

— Уговорил! Ты все-таки хитрец, Серж, к тому же еще и соблазнитель. Знаешь, что перед рестораном я не устою…

Спать после концерта не хотелось. Голова была ясной и свежей, обычной вечерней усталости не ощущалось. Сергей Леонтьевич среди бумаг в портфеле разыскал анкету с вопросами. Завтра можно все переписать начисто или отпечатать на машинке. Осталось ответить на единственный вопрос: если б снова начать, что б ты выбрал опять? Сейчас самое подходящее время для этого.

… Мысли его сместились в прошлое. Бережному не было двадцати, когда началась война. В мае 1942 года их «выпустили» досрочно зауряд-врачами. В сложное военное время ввели такой статус для студентов мединститутов старших курсов, предполагая, что закончить образование они смогут потом, после победы. Боевое крещение он получил в медсанбате под городком с красивым названием Малиновка. С осени начал стажироваться по хирургии в ХППГ (хирургическом полевом передвижном госпитале). К концу войны Бережной дослужился до капитана, заведовал отделением грудной хирургии. Внезапно в августе сорок пятого, когда их дивизия несколькими эшелонами двинулась на восток, Бережного вызвали в Москву.

Несколько сотен боевых офицеров собрали в Центральном институте усовершенствования врачей. «Как молоды мы были» — вспомнились ему слова известной песни. Действительно, мужчин старше тридцати были считанные единицы. У большинства боевые награды, встречались среди собравшихся старшие офицеры — подполковники, а то и полковники медицинской службы. Пять месяцев профессора, даже академики, светила отечественной медицины читали им лекции по доброму десятку клинических и теоретических дисциплин. Они думали, что экзаменов не будет. В самом деле, разве не познали они военную медицину на практике? Случалось, что хирурги, сутками не выходившие из операционных, откладывали скальпель, чтобы взять в не отмытые от гипса и йода руки автоматы. Однако наверху рассудили иначе. Зимой начались зачеты, в конце января — экзамены. Их принимали строго, без поблажек, невзирая на награды и нашивки о ранениях. Начальники госпиталей, полковые и дивизионные врачи волновались и переживали, как обычные студенты. Тогда-то, в мае 1946-го года, получил, наконец, Бережной скромную синенькую книжечку, свой пропахший порохом и потом диплом.