Оскорбленные чувства - Алиса Ганиева

Мясо на кости?

Обязательно. И перловки три пачки. Там на нее сейчас акция. Скидка двадцать процентов. Хорошо, Колюсь, не забудешь?

Николай кивнул, как будто жена могла его видеть. Прощался уже твердым голосом. Он вдруг понял, что категорически сдастся. Сдастся сейчас же, даже, пожалуй, не пообедав, чтобы не растерять решимости. Он подбавил скорости, как бы в такт своему настроению. Сырые улицы пролетали мимо вместе с прохожими. Проносились уныло перекрикивавшиеся электромонтажники в оранжевых касках, и оборванные ливнем провода, и лавки чистильщиков обуви, не то армян, не то ассирийцев. Николай миновал целый ряд сталинок с заплесневевшими балконами, потом обвешанный афишами кинотеатр «Заря» с новым, но уже не работавшим уличным экраном на фасаде, потом уцелевшую в девяностые детскую спортсекцию, где ему когда-то сломали нос. Ринокифоз, так это называлось. Будет эффектный снимок заключенного на фоне линейки. Нажитая горбинка – римский профиль. Сигналетическая фотосъемка.

И пускай. Лучше раскрыться сейчас, чем после, когда дым коромыслом. Надо найти адвоката. Заворочалась, будто хорек в норе, тревога за дочь. Заморочится, застыдится отца, что скажут однокурсники… Не лучше ли сначала поговорить с семьей? Нет, жена заревет белугой. Просила купить перловку…

Николай отчетливо ощутил на языке вкус рассольника с перловкой на говяжьем бульоне. А если еще заправить сметаной…

Автомобиль с силой встряхнуло, и в железном его чреве громко охнула и сломалась передняя ось. Это колесо чебурахнулось в яму.

Ах ты, бляха на сбруе! – зашипел Николай, продолжая зачем-то давить на газ. Но зажатая в капкане, машина лишь рычала и дымила. Николай увидел, как к нему на помощь бежит любопытный прохожий, но в ту же секунду страшно завыл гудок, слева налетело и с визгом ударило в него что-то огромное и неотвратимое. Время растянулось и потекло по капельке, медленно и неумолимо. «КамАЗ! – успел подумать Николай. – Не может быть!» Но тут в ушах что-то лопнуло, заскрежетало, и Николая расплющило насмерть.

3

Капустин, горячо дыша, задрал ей юбку и неловко зашуршал толстыми пальцами по кружевной резинке чулка. Марина Семенова с тоской подумала, что вот сейчас эта противная рука поднимется выше, и ей придется отстраниться и хлопнуть Капустина по плечу, а тот начнет напирать, прижиматься, злиться – и в конце концов дело кончится ссорой. А ссориться с главным областным прокурором ей совсем не хотелось.

Какая ты напряженная, – просипел Капустин в заалевшее ухо Семеновой, схватил ее за густые волосы на затылке и уткнулся мясистым языком в испуганно сжатые Маринины губы.

«Почему бы и нет?» – на секунду подумала Семенова, но язык прокурора был такой неприятный, холодный и толстый, и волосы на запрокинутом затылке так больно оттягивало, что она сдавленно застонала и вдруг оттолкнула насильника с неожиданным остервенением.

Так вот, значит, – обиженно пробормотал Капустин, отпустив добычу и отдуваясь, будто слон после купания, – Андрею Ивановичу было можно, а мне нельзя.

Я его любила, – зачем-то ответила Марина Семенова, уже понимая, как глупо это звучит.

Капустин повеселел и хитро засмеялся:

Ну а как вам его не любить, Марина Анатольевна. Покойный вам весь бизнес подгреб на золотом подносике. Вы как сыр в масле… Если разрешите такое сравнение.

Он присел на краешек кабинетного стола, прямо под большим золотым двуглавым гербом, и в упор посмотрел Марине в глаза, потом соскользнул блуждающим взглядом на полураскрытую шелковую кофточку, обнажавшую розовые ключицы. Она не сразу нашлась что ответить, зачем-то взяла со стола увесистую ручку, которой писала показания, потеребила ее в потных ладонях, положила обратно и только потом произнесла:

Ну видите, я не могла быть заинтересована в смерти Андрея Ивановича. И по камерам слежения в подъезде видно… Он ко мне не поднимался.

А вас никто ни в чем таком не обвиняет! – заверил Капустин, широко улыбаясь. – Наоборот, я вам сочувствую. Кто вас теперь прикроет в случае облавы? Кто, так сказать, обеспечит проектами вашу стройфирму?

Выкрутимся, – надулась Марина.

Конечно, – охотно согласился Капустин. – У вас же помимо прочего еще и эта, как ее, клиника эстетики и косметологии «Василиск». Не говоря уже о недвижимости, которую вы успешно сдаете в аренду трем офисам. Трем офисам и одному ресторану. Видите, я слежу за вашими успехами.

Семенова ударила по столу кулаком:

Вы что, считаете мои деньги?

Нос ее от гнева как-то поехал вширь, нежные и упругие после гиалуроновых уколов щеки задрожали от сдержанного плача. Она понимала, что дала маху, что нужно было нацеловаться с Капустиным вволю, что он не простит ее брезгливости. Но он снова подскочил к ней, как будто давая еще один шанс, и все его одышливое толстое лицо оказалось рядом, а короткая пятерня неуверенно и сладострастно заелозила у нее сзади по тому месту, которым особенно восхищался Лямзин, называя Марину Каллипигой.

– Маленькая, – слюняво зашептал Капустин куда-то в Маринину шею, – ты со мной поделишься. Пятьдесят процентов с дохода, и дело закрыто.

Закрыто? – не поверила Семенова.

Пройдешь мелким свидетелем. Там все просто. У нашего Андрея Ивановича случился разрыв аорты.

Пересказывая этот разговор с прокурором своему единственному поверенному Петру Ильюшенко, Семенова то и дело вскакивала с козетки, нервно прохаживалась по роскошной гостиной и возвращалась на место, чтобы через минуту вскочить опять. Ильюшенко, напротив, держался донельзя расслабленно и даже не сидел, а полулежал в кожаном кресле, далеко вытянув ноги в черной шелковой рясе. Ряса эта всегда раздражала настоящих приходских батюшек, которые считали Ильюшенко дурачком-самозванцем, презирали за словоблудие, бурчали, что семинарии он так и не окончил и рясы носить не смеет. Сам Ильюшенко предпочитал рекомендоваться экуменистом и за стаканом чистого виски обыкновенно спорил о филиокве, мол, формула эта совершенно пуста и бессмысленна, и хорошо бы ее наконец изничтожить и примирить тем самым разлученные церкви. Марина ссужала его деньгами и держала при себе вместо подруг, которых растеряла еще в студенчестве.

Разрыв аорты? – задумчиво произнес Ильюшенко, отправляя в рот шоколадный трюфель с орехом. – А я читал про височную травму.

И?

Ты говорила, вы ссорились накануне.

Петя, ты хочешь сказать, я увезла Андрея в какие-то бермуды и шмякнула головой о бордюр? Ты в своем уме?

Семенова снова встала, от волнения потирая ухоженные ладони. Она вдруг вспомнила белую спину Лямзина, безволосую, с кофейной родинкой на пояснице. Блуждающие его зрачки и перекошенное в минуты близости лицо. Щедрые подарки, всегда с сопроводительной запиской. Отправлял с помощницей Леной, длинноволосой и бесцветной, с прозрачными ресницами и протекшими, как будто облупленными зрачками.

Впервые Лямзин увидел Семенову лет десять тому назад, когда был еще крепеньким дельцом, членом всяческих высоких комиссий и советов. Марина бежала по Центральной улице в белой хлопчатобумажной майке в нахальной и ликующей толпе юных активисток. Майки их были мокры, в руках блестели горлышки бутылок со сладкой газированной водой, разлитой на местном городском заводе. «Тратьте получку на нашу шипучку», – кричали плакаты. Соски студенток-активисток подрагивали в такт бегу, зеленая газировка пузырилась по их голым шеям, летела за шиворот, брызгала и шипела под гогот и крики собравшегося народа. Праздник отечественного пищевого производства. Триумф благополучия страны.