Застолье в застой - Виталий Коротич

Постепенно питейные заведения расслаивались. Уже упоминавшийся С. Максимов писал: «Всякому кабатчику хорошо, потому что всякий со своим искусством и подходом: один очень ласков и больно знаком, у другого очень весело — продает он вино при музыке. Набираются к нему завсегдатаи, называемые также заседателями: пропившиеся люди, бессовестные, плутоватые. Они тренькают на балалайках, бойки на язык, шутливы и кажутся очень веселыми. К ним присоединяются подчас охотливые заезжие мастера играть на скрипках, гитарах, кричать всеми звериными и птичьими голосами и петь всякие песни: и такие, что хватают за душу и гонят слезы, и такие, что веселят и смешат тоже до слез и до упаду. Третий кабатчик, при недостатке денег наличных, и «за рукавицы» вино дает, и из платьишка берет под заклад всякое, какое пойдет ему на руку…» Но выделялись и питейные заведения, репутация которых была высока, где кабатчики выглядели как светские львы. По преимуществу у них уже не было вынесенного бара и стойки для выпивох, в такие трактиры шли не только чтобы выпить, но и вкусно поесть, побеседовать с друзьями. Николай Гоголь со своим приятелем и земляком, знаменитым актером Михаилом Щепкиным, любили, например, устраивать в трактире колоритные «украинские обеды». Эти трапезы завершались питьем жженки, которую друзья называли «Бенкендорф» из-за голубого пламени, напоминавшего им голубой жандармский мундир. С 30-х годов XIX века среди интеллигенции утвердилась мода на «хождения в народ», которым наши «властители дум» забавляются в разные времена, и кабаки с трактирами для такого хождения вполне годились. Новую репутацию обретали заведения, заметные не только своими водками, но также супами и десертами, хотя в глазах обывателей, особенно в провинции, они долго еще были «притонами» и «очагами разврата». Знаменитый некогда писатель Фаддей Булгарин отмечал: «У нас так называемые порядочные, т. е. достаточные люди, только по особенным случаям обедают зимою в трактирах. У нас и богатый, и достаточный, и бедный человек живет своим домом или домком. Даже большая часть холостяков имеют повара или кухарку, или велят носить кушанье из трактира на квартиру, чтоб, возвратясь из канцелярии или со службы, пообедать и отдохнуть, как говорится, разоблачась…» В общем, нужны были годы и перемены в сознании, чтобы репутации трактиров и трактирных завсегдатаев никого не пугали. Изменения эти происходили, но на фоне довольно грустного общего состояния в обществе.

К середине позапрошлого века прибыли государства и доходы откупщиков росли, но качество напитков падало: народ спивался. В кабаках и шинках торговали водкой, настоянной на табаке, добавляли к ней окись меди, поташ, подавали вместо вина «грязную, разведенную разными примесями жидкость». Как за сто лет до этого не выдержал патриарх, так и сейчас первым среагировал Святейший синод православной церкви. В 1859 году Синод постановил, что «благословляет священнослужителей ревностно содействовать возникновению в городах и сельских сословиях благой решимости воздержаться от вина». Тем временем люди были уже доведены до бунтов, громили корчмы с трактирами, поджигали кабаки и шинки. Когда церковь возглавила движение за трезвость, крестьяне целыми общинами отказывались от винопития, клялись на иконах — не брать в рот спиртного. Дошло до того, что в Воронеже испуганные откупщики стали предлагать дармовую выпивку, но никто ее не брал. Вот тут-то испугалось государство, потому что завибрировал державный «пьяный» бюджет. Через министра финансов Синоду было сделано внушение: «Совершенное запрещение горячего вина не должно быть допускаемо…», и вердикт о поддержке церковью движения за трезвость был отменен. Более того, вышел государев указ, гласивший: «Прежние приговоры городских и сельских обществ об удержании от вина уничтожить и впредь городских собраний и сельских сходов для сей цели не допускать». Помедлившие с роспуском ячейки Общества трезвости разгоняли даже с большим усердием, чем кружки социалистов…

Впрочем, за качеством продаваемой выпивки стали следить лучше. В 60-х годах позапрошлого века стали выпускать народную «Смирновскую» водку, появилась элитная водка фирмы «Вдова М. А. Попова», где использовался только чистый ржаной спирт В трактирах и кабаках вывешивали императорские портреты, которые должны были, по идее, дисциплинировать алкашей. Трактирщиков с корчмарями обязали доносить обо всех бунтарских речах, и это обязательство было общеевропейским (помните, как в Первую мировую войну пострадал бравый солдат Швейк, вольнодумствовавший в пивной у императорского портрета?).

В нашей стране тоже зарегистрирован забавный случай, поучительный и для нынешнего начальства. В конце XIX века солдат по фамилии Орешкин напился в кабаке и начал скандалить. Кабатчик указал ему на висящий здесь же портрет императора и пристыдил: «Как же тебе, служивому человеку, не стыдно буянить и охальничать перед лицом императора?!» На что солдат Орешкин, опережая свое время, по-большевистски прямо ответил: «А плевал я на вашего императора!» Солдата арестовали и завели на него дело «Об оскорблении величества». Такие дела всегда докладывали императору лично. Резолюция Александра III была недвусмысленна: «1. Дело прекратить. 2. Орешкина освободить. 3. Впредь моих портретов по кабакам не вешать. 4. Передать Орешкину, что я на него тоже плевал». Вот и все…

Со временем цивилизованные застолья все больше входили в моду. Для полиции даже составили специальную инструкцию с указаниями о том, каких пьяных следует задерживать, а каких не надобно трогать. Степени опьянения определялись так: «Бесчувственный, растерзанный и дикий, буйно пьяный, просто пьяный, веселый, почти трезвый, жаждущий опохмелиться». Но тем не менее Александр Куприн, описывая типы киевлян конца XIX века, пишет, что было среди них очень много крепко пьющих людей. Даже уличный попрошайка, чью речь писатель приводит в собственной записи, считал, что сочувствие прохожих будет вызвано таким текстом: «Господа филантропы! Обратите внимание на мое исключительно бедственное положение. Получал когда-то сто рублей — пьянствовал, получал двадцать пять — пьянствовал. Теперь я, как видите, босяк — и все-таки пьянствую!»

Понемногу отношение к трактирам менялось. Там стали заметнее «целовальники», то есть люди, поцеловавшие крест и на нем поклявшиеся не жульничать. Лучшие заведения с приличной кухней к середине XIX века выделились и стали зваться «ресторациями». Ресторации бывали с музыкой, в некоторых даже пели цыгане, а клиентов обслуживали профессиональные официанты; постепенно все приличные гостиницы обзавелись ресторанными залами. Ресторации, особенно заведения кавказской кухни, звались красиво: «Приют друзей», «Не уезжай, голубчик мой!», «Войдите!». Кроме этого, открывались клубы с фиксированным членством, означавшим принадлежность к элите, с хорошей кухней, с иностранными поварами. Работали чайные, где можно было перекусить, но не выпить, и (по немецкому образцу) пивные, где крепкие напитки подавали не всегда или только в виде исключения. Разрасталась сеть кондитерских и кафе, вводя соотечественников в европейскую моду. Кстати, кафе и кондитерские-шоколадницы выглядели очень по-разному и несли в себе след чужестранных конфликтов. Дело в том, что во Франции с конца XVIII века посещение кафе имело политический смысл, туда ходили по преимуществу республиканцы. Зато сторонники монархии налегали в кондитерских на шоколад. У нас кондитерские-шоколадницы были роскошнее, с ликерами за прилавком, с хорошо вышколенными официантами в черных костюмах, галстуках бабочкой и в белых перчатках. Среди кафе бывали и совсем простенькие, но самые напряженные интеллигентские споры велись именно в них. Первое время многие вывески были без слов: на кондитерских рисовали амуров с пирожными, а на кофейнях — толстого турка с трубкой…