Новогодняя ночь - Иоланта Ариковна Сержантова

иной переплёт, где клей слякоти размещал их в определённом беспорядке, и оставалась надежда на то, что всё начертанное найдёт своего судию.

Впрочем, под спудом грядущего снега, как времени, кто там отыщет чего? А и станет искать — озябнет скоро, да бросит.

Набело

Шитый белыми нитками снегопада лес. Или набело стачан?

Либо не шит, а наметан намеками, строчками звериных троп, как иглой с выскользнувшей давно ниткой, али шилом без дратвы7, чтоб — на будущее задел. Чтобы после — наскоро, да крепко, нАдолго приладить воловью кожу наста к земле.

Исчерченные косулями косовые, испорченные их шаркающей походкой, сметает позёмкой. То в прочее время неочевиден лесной-то сквозняк, а при зиме, — вот он. Иной час до того расстарается, толкая в спину, что упадёшь, заодно умывшись снегом. Тщишься подняться — льёт холодного за ворот, хватает за валенки, и после мешается. Не то идти, но стоять неловко! Кроме того, настоль делается боязно: а ну. как вовсе заметёт, да так споро, что не успеешь разглядеть собственных недавних шагов. Сольются они с прочими следами, да низинками, и только по букетам в ряд безобидной нынче крапивы с изжёванными морозцем листами поймёшь, что прав в выбранной стороне.

Лиса мышкует у пня, завозилась и не успела скрыться из виду, притаилась теперь, слилась с неживыми уже корнями, в надежде, что её не заметят. Ну, так отчего не потрафить лиске в леске! — извольте, не станем замечать, вводить в смущение. Сами, бывает, занятые чем, света белого не видим подле, себя не помним.

Ступая дольше, спешим встречу некому неясному, явственному мельтешению, где лист дрожит притворно, привлекая к себе редких прохожих мимо оленей, птиц ли залётных, — ему всё одно. Покуда трепещет на ветке, прильнув черенком, он кажется себе жив.

Шитый белыми нитками снегопада лес… Как жизнь, что набело завсегда.

Любо!

Карабкается округа супротив течения снегопада наверх, на плато облаков, коих не счесть, не взглядом окинуть. Приросли они к горизонту со всех сторон. Ни зарю проводить, ни рассвета встренуть, всё — чисто поле, да под полою. Дни сумеречные, ровно под полом у времени, будто стыдно ему за них отчего. А те тянут его долу, сутулят, к стылой земле гнут.

Да к чему ж оно так-то, зачем? Ведь оглядись только…

Снег на ветках серым полднем, как молочная пенка на губах леса. Белка резвится, словно дитя, тревожа мелкие покуда сугробы судьбы. Потопчется, сколь сдюжит, до озноба, и вприпрыжку возвращается в уют гнёздышка. Весело ей греться: снег тает щекотно, скапывает с ладошек, а ей и смешно. Поди, не по-глупости та радость, а от того, что с почтением ко всякому часу, с поклоном за то, что был он с нею вместе. Не наперёд утеха, не печаль по былому, но как надо — в самую минуту, про которую речь.

А кроме векши8?! Некому разве утвердить? Олень печатает шаг, оставляя видимый оттиск, любуясь им издали, принюхивается ко дну чаши следа лиса. Ну, а там и мышата, порешив, что пора подышать свежим ветром, перебегают из тепла в холод, как разыгравшиеся малые ребята. Наперегонки, с писком, будто с прибаутками.

Карабкается округа супротив течения снегопада наверх… Так то не бежит она, а повыше взобраться вознамерилась, дабы оглядеться получше, покрепче запомнить и понять, наконец, люба отчего.

Ледяной дождь

Ледяной дождь словно сахарный сироп, что застывает, не дожидаясь прикосновения к… до чего угодно. Всякая веточка кажется похожей на хрустальную. Да всё округ чудится убранством полупрозрачных чертогов. Сделанные из кристаллов ступени, облитые нетронутой никем глазурью пороги, наросты скатов крыш с частым гребнем сосулек. Стволы деревьев в прозрачной яичной скорлупе наста, лакированные льдом скамьи, заборы, поручни…

Птицы не рискуют летать об эту пору. Стройные ноги косуль разъезжаются и скользят по натёртым ледяным дождём тропам, — идти неловко, стоять зябко. Корка льда хрустит, как песок на зубах. Пролитый обильно дождь нарастает панцирем на шубу, и сковывая движения, мешает, тревожит, пугает…

— Нет, это невозможно, терпеть!

— Да что ж такое-то? Ты ж не лесная козочка! Придёшь домой, обсохнешь, согреешься подле печки. Чего ж мозжить9-то за зря.

— Тебе, что ли оно по нраву? Ведь теперь даже кресла пней и те скользкие. Того гляди скатишься, да ещё ушибёшься после. Да и обивка мха, — ты только погляди! — сделалась тусклая, как протёртая, засалившиеся сидения партера в заштатном театре.

— Что тут поделать? Погоды таковы, да и, кстати, негоже сидеть-то на холодном.

— Я не барышня? Небось не застужусь.

Грызёт несладкую оледенелую кору снега кабан, как малыш, что не дожидаясь обеда стянул из-под ёлки кулёк с конфетами. Не чувствуя вкуса, наспех проглотил он, почти не жуя, несколько шоколадных конфект, а теперь принялся за карамельки. И скоро от сладостей останется лишь горсть разноцветных обёрток, немного золотистой фольги, прозрачный кулёк с нарисованными снежинками и один грецкий орех, который незнамо чем колоть. То ли папкиным молотком, то ли дверью, а то и опробовать на крепость первый настоящий коренной зуб, что долго портил жизнь, покуда продирался сквозь десну.

Кружевные потёки капель дождя на заборе, будто сладкие петушки на палочке. Так бы и лизнул их, только увы, — нам давно уж ведомо, каковы оне на вкус. Водянисты, пахнут пылью и чересчур тверды для тех немногих наших зубов, что ещё целы.

— Грустно?..

— Ещё бы! Только вот, погляди, — листочки травы, как стеклянные… уж больно они хороши!

Скатерть

Застиранная бахрома ледяного дождя свисает с ветки, как со стола…

Должно, кому и зябко глядеть на это, а иным вспоминается детство, когда ребятишками, в ожидании, покуда принесут суп, ёрзали на стульях, подтрунивая друг над другом, и трепали тесьму скатерти, плетя из неё тройные, нелепо толстые косицы…

— Не порти, оторвёшь. Оставь. — Хмурилась бабушка. И делалось жутко стыдно из-за своего озорства. Щёки алели, и пар, что вился над тарелкой, уже не казался таким горячим. Да и вкус самогО первого терялся промеж приступов неловкости.

И вот уже видно фарфоровое дно, где зайчик с медвежонком играют во что-то вместе, как и положено малышам. А ты не рассматриваешь, по обыкновению рисунок, наклонив от себя тарелку с остатками бульона. Бабушка замечает неладное, трогает тёплый лоб измятый домашним хозяйством ладонью, вздыхает и спрашивает:

— Что тебе положить на