Яд-шоколад - Татьяна Степанова

Машенька Татаринова боялась признаться сама себе, что она жутко влюбилась в антикварного гота по имени Феликс.

Но если уж и смотреть правде в лицо, то…

Если делить свой день так категорично лишь на гадости и приятности, то к гадостям такое событие в жизни, как любовь, уж точно отнести невозможно. Но и приятного было мало, потому что…

Антикварный гот Феликс Машеньку Татаринову не замечал. Не видел ее в упор.

Или это тоже ей лишь казалось, когда слезы наворачивались на глаза цвета фиалки?

Тот чертов алый прыщ на носу, что вскочил вдруг и который пришлось густо замазывать тоналкой. Говорят, это такая примета, четкий верняк: если прыщ вскочил на носу, значит кто-то к вам очень неравнодушен, только скрывает свои чувства. Потому что час для них еще не пробил.

— И что ты ко мне все пристаешь? Почему ты вечно ко мне пристаешь? Что за новые фантазии опять? И время-то как нарочно выбираешь, когда я по горло занят.

Голос… мужской, хриплый, простуженный звучал почти плаксиво и жалобно. Вот так послушаешь и представишь себе бог знает что, кто-то там к кому-то… то есть к обладателю этого густого хриплого баса, пристает, изводит его как комар ночной, мучает, а может, соблазняет?

— И зачем тебе это нужно?

— Мне интересно.

— Ей интересно! Вечно тебе все интересно. Нечего этим делом интересоваться.

— Но я хочу.

— Она хочет!

— Я уже договорилась.

— Она договорилась? Какие тут могут быть договоры?!

— Я договорилась насчет статьи для «Вестника МВД».

Катя… Екатерина Петровская — капитан полиции, криминальный обозреватель Пресс-центра ГУВД Московской области, изящно, однако очень энергично взмахнула рукой перед самым носом шефа криминальной полиции области полковника Гущина. Тот отшатнулся, кожаное кресло под его грузным телом заскрипело.

Обстановка — самая обычная, будничная. Кабинет полковника Гущина — огромный, с совещательным столом, с кожаными креслами, с письменным столом у окна, заваленным рабочими бумагами.

Шеф криминальной полиции жестоко простужен, говорит хрипло, однако сидит не дома на бюллетене, а тут, в своем кабинете в Главке на Никитском. Кате… бессердечной Кате его немножко жалко, но она решительно настаивает на своем.

— Федор Матвеевич, «Вестник МВД» заказал мне большую статью. Это по сути исследование. Я поделилась с ними одной идеей, я давно об этом думаю. И вот решила написать в форме рабочей статьи. Журналу эта идея нравится. И я собираюсь работать над статьей. Мой непосредственный шеф, начальник Пресс-службы, очень это одобряет, потому что мы пишем не так уж много статей в профессиональные журналы на чисто профессиональные оперативные темы. Короче, я обо всем уже договорилась.

— От меня что тебе нужно?

Гущин укрылся бумажным носовым платком, точно чадрой — одни глаза несчастные, мутные от простуды, и громко, трубно на весь кабинет высморкался.

— Мне нужно ваше принципиальное согласие, что я могу работать с этой семьей и буду иметь допуск к делу в спецархиве и ко всем материалам ОРД.

— Ты собираешься делать публикацию о деле Шадрина?!

— Да не для прессы, а для нашего ведомственного журнала. И не о самом Шадрине. О его семье. Мне нужен адрес. Их новый адрес и их новая фамилия. А это знают лишь трое — начальник МУРа, начальник нашего Главка и вы, Федор Матвеевич. Я вот к вам пришла по старой нашей дружбе.

Полковник Гущин швырнул скомканный носовой платок в мусорную корзину.

— Шадрин сидит в психиатрической больнице специального типа, — сказал он. — Его не судили.

— Я знаю об этом.

— За три недели — четыре жертвы! Но его не наказали. Его лечат… его там лечат… этого сукиного сына, этого подонка!

— Федор Матвеевич…

— Скажи мне, ответь, кто тебя надоумил писать об этом деле?

Катя вздохнула, выпрямилась в кожаном кресле. А вот с этим все сложно, дорогой мой коллега, шумный громкий Федор Матвеевич… Как бы вам все это получше объяснить, чтобы вы поняли и помогли, а?

С тех самых пор, когда в сердце полковника Гущина при одном памятном и трагичном задержании попала пуля… в сердце, правда, прикрытое бронежилетом, но все равно — ведь это… сердце, он изменился. Катя, находившаяся рядом с ним на том памятном задержании, отметила это — Гущин изменился. Например, он вдруг признал наличие у него второй неофициальной семьи и побочного взрослого сына (это после двадцати пяти лет безупречного брака!). И он стал чрезвычайно благоволить к ведомственной прессе, хотя в прошлом гнал всю эту ведомственную полицейскую прессу от себя взашей.

Катя отмечала — они с шефом криминальной полиции не просто коллеги. Они подружились! Кто бы мог предположить, что толстый лысый циничный суровый профи — шеф полиции способен на дружбу с криминальным обозревателем Пресс-центра! Но Катя радовалась как дитя и пользовалась плодами этой дружбы беззастенчиво и чуть ли не нагло.

Если что-то интересное случалось в области по части криминала… убийство или еще какое-то громкое необычное дело, она больше не сбивалась с ног в поисках крох информации. А шла прямо в приемную полковника Гущина. Порой он сам обращался к ней за помощью, и она исполняла его поручения. И они так работали, помогая друг другу по целому ряду дел.

Отчего же сейчас Гущин упрям как осел? Почему не желает допускать ее к делу Шадрина? Зачем все эти вопросы: кто тебя надоумил об этом писать…

Кто-кто… конь в пальто… Это не сказка, это присказка бывшего мужа Вадима Кравченко, именуемого на домашнем жаргоне Драгоценным. Муж, теперь уже окончательно бывший… хотя он так до сих пор и не дал (не дал, представляете!!) ей, Кате, официального развода, вот уже несколько лет жил постоянно за границей.

Его работодатель, старый и хворый олигарх Чугунов, при котором Вадим Кравченко состоял начальником службы личной охраны, давно уже собирался ложиться в гроб по причине своих многочисленных болезней. Но западная и тибетская медицины, канадские шаманы и филиппинские целители, монахи из монастыря Шао-Линь и индийский гуру Баба сотворили с Чугуновым настоящее чудо. Теперь он помирать не собирался. Он схоронил жену и старую любовницу и вместе с Кравченко, которого уже официально во всех письмах, во всех документах, беседах с адвокатами именовал не иначе как «сынок», «мой сын», в свой семьдесят седьмой день рождения сиганул из самолета с парашютом.

Он был бездетен, этот старый Чугунов. А Кравченко, который в начале своей службы в качестве личного телохранителя открыто насмехался над своим неотесанным боссом, с годами все больше… все крепче, все сильнее привязывался к нему, прикипал душой, особенно когда старик тяжело болел, особенно после тех двух операций на сердце… Кравченко тогда не отходил от постели шефа, и тот со всей силой, оставшейся в хвором дряхлом теле, сжимал его руку.