Грифон торжествует - Андрэ Нортон

Руны вызвали во мне беспокойство. Мне следовало бы прочесть их: то, что в них содержится или содержалось когда-то, представляло огромную важность, может быть, даже историю целого народа или нации, давно уже исчезнувшей. Потому что это место было очень древним, и это ощущение древности было настолько сильным, что отбивало всякую охоту делать здесь что-либо рискованное.

Древность… и знание. У наших хранителей тоже есть свои комнаты с записями. В человеке заключено нечто, что заставляет его желать оставить после себя какое-то напоминание о своей жизни и делах. Однако по сравнению со всем этим записи моего народа — просто бессмысленная мазня, нацарапанная хворостинкой на песчаном берегу. И это также было место Могущества. Могущества, которое можно было ощутить, почувствовать. Повсюду в этом месте.

Тем не менее, хотя я и испытывал благоговейный страх, но это был вовсе не всепоглощающий ужас. Все здесь казалось настолько далеким, что совершенно не могло затронуть меня. То существо, каким я был…

Я Керован. Я крепко ухватился за имя моей личности. Я не знал, где находился, но помнил, кто я такой — этого-то забыть я не мог. И с вызывающей решимостью шел вперед.

И эти колонны стали всего-навсего обычными тенями, когда я проходил мимо них быстрым твердым шагом. Несмотря на полную тишину, что-то нашептывало в моей голове — крохотные бестелесные создания пытались пробить защитную оболочку вокруг моих мыслей заполучить надо мной контроль.

А впереди свечение усиливалось. Излучение начало приобретать темно-синие тона, а затем постепенно засверкало серебристыми искорками костра.

И хотя я не ощущал, что ступаю по какому-либо покрытию, перемешался я с такой скоростью, с какой мчался бы бегун, стремящийся к своей цели. Волнение охватило меня, будто действительно я участвовал в каком-то забеге, и его финиш, хорошо это или плохо, находился прямо впереди.

Это светившееся пятно оказалось возвышением, развернутым в мою сторону. Насколько я мог видеть, все это сооружение представляло собой звезду, расположенную на чем-то, что могло быть алтарем, высеченным из хрусталя — алтарем или гробницей, судя по очертаниям.

Я дошел до острия звезды, и тут у меня на мгновение закружилась голова — я сначала качнулся вперед от импульса, порожденного во мне, а затем назад, когда встретил сопротивление в самом воздухе. Возможно, это ограждение служило защитой для спящего внутри существа.

Оно не было ни человеком, ни птицей, но несло в себе и то, и другое, слитые воедино. Хотя, если всмотреться, это почти немыслимое сочетание казалось вполне естественным и правильным. Существо обладало лицом птицы — благодаря клювоподобному выросту, являвшемуся одновременно и носом, и ртом, и большими, сейчас закрытыми, птичьими глазами. Хохолок из перьев тянулся по голове до самых плеч. Однако ноги его были не птичьими — скорее широкими лапами, и можно было заметить кончики мощных когтей, которые наверняка должны втягиваться. А руки, наоборот, представляли собой птичьи лапки с когтями, соединенными вместе у рукояти меча, вытащенного из ножен и тронутого течением времени. Лезвие его, казалось, было не сталью, а лучом света.

Несмотря на все это чудовищем его назвать было нельзя. И внушал он скорее то же самое чувство благоговения, которое я испытывал, едва лишь появившись здесь, только более усиленное. Конечно, здесь лежал тот, кто в свое собственное время был намного величественнее любого, гордо именующего себя «человеком».

Почему меня призвали в это место, я не ведал, но был уверен в существовании зова. Шептания в моей голове становились все более настойчивыми, их интенсивней возрастала, будто им не хватало времени для передачи какого-то послания, и они опасались, что их миссия закончится неудачей.

Я продолжал взирать на спящего. И все больше и больше мне казалось, что что-то в нем напоминает грифона — символ моего Дома, который также носила заключенным в кристаллическом шаре Джойсан. Хотя ему и недоставало мощного тела, крыльев грифона, но что-то в его птичьем облике… голове с хохолком… лапах-ступнях… руках с клешнями — да, в них чувствовалось родство.

И эта мысль отворила двери шепчущим голосам, теперь я наконец разобрал невнятные звуки:

— Ландисл, Ландисл!

Я водил головой взад-вперед, словно отгоняя назойливых мошек, чтобы не слышать их жужжания. Когда-то я уже слышал это имя — только вот где и когда?

Память прояснилась: я произносил это имя, когда противостоял черному колдовству моей матери и Роджер: однако тогда оно было слишком чуждо мне.

— Ландисл! — вновь промолвили мои губы…

А затем все вокруг на мгновение охватил мрак, скрутивший и вывернувший мое тело, словно я был захвачен кем-то и выдернут из одной жизни в другую. Я открыл глаза и посмотрел на свет. Но это не было свечение помоста в форме звезды. Я снова и снова глупо мигал, полностью сбитый с толку… Там горел костер, который был разожжен на настоящих сучьях этого реального мира…

Над моим телом стоял командир отряда, посланного Имгри. А за ним в раннем утреннем свете виднелись остальные. Я ощутил в себе волну ярости — впервые я так близко подошел к пониманию, изученью… а этот болван разрушил сновидение — первое сновидение, в котором имелся какой-то смысл, в котором я мог что-то узнать.

Я никак не мог привыкнуть к виду деревьев, а не колонн… Костер!.. На этот раз я мог вспомнить подробное пригрезившегося мне видения. И они были со мной, когда мы вскочили на лошадей и поскакали сквозь утренний туман, — яркие воспоминания о том месте.

Фактически во мне росла уверенность, что это не был обычный сон. Да-да, какая-то часть меня, которая могла мыслить и запоминать, была унесена в другое время — или другой мир — где все еще лежит на том возвышении тело человека-грифона, спящего либо мертвого.

«Ландисл!» Я попытался пробудить этим именем себя и понял, что теперь оно как-то странно исказилось, казалось таким труднопроизносимым, что можно было сломать себе язык. Я и словом не обмолвился об этом со своими спутниками. Даже не замечал, что они умчались вперед.

Наконец, приняв решение, я отложил это видение или сон в глубине памяти. У меня возникло странное чувство, что если я буду слишком долго или часто думать и вспоминать о нем, то могу затеряться где-то между этим миром, в котором сейчас двигался, и тем, другим.

Я полностью сосредоточился на том, что меня окружало; на тепле утреннего солнца, тропе, по которой мы скакали, на людях, сопровождавших меня. Постепенно возвращалось прежнее чутье разведчика, и я стал таким же бдительным, каким был всегда во время набегов.

Теперь мне захотелось поговорить, однако по-прежнему я держался в стороне от остальных, раскрывая рот лишь тогда, когда ко мне обращались, а это случалось весьма нечасто. Из обрывков разговоров я понял, что война на юге зашла в тупик. Вся наша борьба заключалась в набегах-погромах, которые производили небольшие группы людей. Имгри и другие два вождя отвечали за изготовление оружия, восстановление и создание новой сильной армии с более жестким офицерским составом.