Случайная знакомая - Семён Давыдович Нариньяни

и потом без сожаления отправляются в сарай или на чердак. Козеинова высказалась против чердака. Она решила попытать счастья на художественной выставке.

— Мы пошлем мою работу вместо твоей, — заявила она мужу.

Муж от удивления развел руками.

— Со мной делай, что хочешь, — сказал он жене, — но пожалей хлопкороба.

Но С. С. Козеиновой было не до жалости. Она уже видела свое имя в каталоге выставки, причем уже без дефиса: «Автор С. С. Козеинова».

«А чем черт не шутит, — думалось ей, — может, моя работка и проскочит».

Но работка не проскочила. Жюри забраковало бюст хлопкороба за антихудожественное исполнение. Решение жюри, однако, не отрезвило Козеинову, и она послала своего супруга в выставочный комитет:

— Иди, бей челом председателю, доказывай, что твоя жена — самобытное дарование! Ты лауреат, член Академии художеств, тебе они поверят.

И муж пошел и бил челом.

Члены выставочного комитета встретили приход Вуколова улыбкой, а председатель, чтобы не обижать академика, сделал его жене поблажку:

— Ладно, включите ее работу в каталог и поставьте куда-нибудь подальше в угол.

Но Козеинова не пожелала подвизаться в искусстве на положении углового жильца. Ее тянуло на авансцену. К этому скоро представился подходящий случай. Академику Вуколову поручили возглавить бригаду скульпторов и начать работу по созданию монументального рельефа, посвященного героическому прошлому советского народа. Это была большая и сложная работа размером в девяносто квадратных метров. Козеинова предъявила мужу ультиматум:

— Включай и меня в бригаду!

— Кем, помощником?

— Нет, теперь уже соавтором!

Вуколов и на этот раз назвал в числе авторов рельефа наряду с опытными, известными мастерами и имя своей супруги. Как знать, если бы эта супруга вела себя поскромнее, может быть, и теперь ее мнимое участие в работе бригады прошло бы незамеченным. Но, увы, дальний угол художественной выставки вскружил голову Козеиновой. Она возомнила себя зрелым скульптором и стала вмешиваться в работу руководителя бригады. Любое предложение мужа жена встречала в штыки. Обстановка в мастерской приняла такой характер, что муж в конце концов не выдержал, хлопнул дверью и уехал в Киев.

— Или ты, или я!

— Хорошо, — ответила, не растерявшись, жена, — уезжай, я сама возглавлю бригаду.

Неудавшийся мастер скульптуры оказался непревзойденным мастером интриги. Козеинова сумела сбить с толку нескольких членов бригады, и те принялись под ее руководством перекраивать композицию рельефа. И перекроили. Руководитель бригады возвращается домой и видит: многолетний труд испорчен. Чаша терпения переполнилась, и взбешенный супруг выставил свою сумасбродную половину из мастерской:

— Довольно, хватит!

«Половина» бросилась за помощью в художественно-экспертный совет, потом в Академию художеств.

— Вуколов портит мою композицию!

И хотя обе эти авторитетные организации пытались доказать Козеиновой, что ее муж не портит, а исправляет ею же исковерканную работу, она продолжала спорить и жаловаться. Козеинова пришла и к нам:

— Вуколов не имеет права игнорировать мои творческие предложения. Искусство — это моя жизнь.

— С каких пор?

Из ответа выясняется, что когда-то давно Козеиновой нравилось не искусство, а экономика, и она поступила даже в Институт народного хозяйства. Но экономистом не стала. Первый муж Козеиновой был начальником строительства, и жена решила быть похожей на него. Но настоящим строителем она тоже не стала. Почему? По чьей вине?

— Я вышла замуж во второй раз, за Вуколова, и увлеклась скульптурой.

Я слушаю Козеинову, и передо мной возникает образ чеховской Душечки, но в каком искаженном виде! Если та Душечка, не имея собственных достоинств, жила интересами своих спутников по жизненному пути: сперва содержателя увеселительного сада «Тиволи» Кукина, потом управляющего лесным складом Пустовалова и, наконец, полкового ветеринарного врача Смирнина, — то эта не желает светить отраженным светом. Она хочет выходить на шумные вызовы публики сама и раскланиваться, стоя рядом с мужем. И не только рядом Чтобы пролезть вперед, Козеинова действует уже локтями.

«За последние полгода, — пишет в своем письме Вуколов, — девять организаций занимались разбором ее заявлений Я перестал уже лепить, я пишу сейчас только объяснительные записки».

Евгений Викторович сидит в редакции и с горечью рассказывает о происшедшем.

— Страшно, — говорит он, — когда мыльный пузырь, невежда начинает мнить себя гением!

— Правильно, страшно. А кто виноват в этом? Кто все последние годы усиленно продвигал невежду на выставки, включал ее в творческие бригады? Член Союза художников Вуколов поступался совестью художника, кривил душой, забыв, что этого в искусстве делать нельзя, даже ради самого близкого человека, даже ради Душечки!

1954 г.

Теплообмен по-приятельски

Профессор Быков пригласил к себе в кабинет профессора Ивашева и профессора Веникова и сказал:

— Подходит день рождения Букашко. Я долго думал, что подарить Михаилу Григорьевичу. Портфель, табак «Золотое руно»? Увы, все это мелко, банально. Михаил Григорьевич давно мечтает о высокой ученой степени, так давайте поможем ему защитить ко дню рождения докторскую. У меня для диссертации и тема есть на примете хорошая: «Теплообмен в капиллярно-пористых, полуограниченных средах».

— Теплообмен?

Профессор Ивашев удивленно переглянулся с профессором Вениковым и подумал: «Странно, Букашко по образованию энергетик, в институте он работает над технико-экономическими проблемами, а докторскую будет писать как теплотехник. Получится совсем как в том анекдотичном стародавнем протоколе комсомольского собрания: «Слушали: о сборе членских взносов, в прениях говорили о борьбе со свекловичным долгоносиком, а постановили: организовать волейбольную команду».

— Нет, теплообмен — это не тема Михаила Григорьевича, — сказал Ивашев. — На эту тему ему не осилить докторскую.

— Михаил Григорьевич — заместитель директора института. Наш коллега. Так почему нам не протянуть коллеге руку помощи! Я придумал, как это сделать. Первый раздел диссертации напишет Альберт Иозефович: он физик. Второй раздел — теплотехнический — помогу сочинить Букашко я. А третий — математический — поможете написать вы, Александр Васильевич. И через полгода докторская будет у нас готова.

— Господь с вами, Алексей Васильевич, — сказал Быкову Александр Васильевич Ивашев. — Да разве докторская делается на таком галопе? Люди работают над диссертацией по пять-шесть лет.

— Правильно, по пять-шесть, когда докторская пишется кандидатом наук, — сказал Быков, — если же докторскую пишет доктор, то этот срок должен быть сокращен вдвое. А за Букашко будет писать не один доктор, а три, значит, в этом случае потребуется совсем мало времени.

Альберт Иозефович Веников и Александр Васильевич Ивашев для порядка немного поспорили с Быковым, потом вытянули руки по швам.

— Есть Алексей Васильевич. Будет исполнено.

И три доктора наук обмакнули три ручки в чернильницы. Двое с безразличием писарей, а третий в порядке дружеских взаиморасчетов со своим заместителем.

И три доктора помогли сочинить диссертацию кандидату наук. Но сочинить — это было еще не все. Диссертацию следовало подготовить к защите. И Быков пишет на бланке директора института уже новые распоряжения: