Икар - Альберто Васкес-Фигероа

Проклятие. Не хватало еще, чтобы его съели свиньи.

— Джон! — тихо прошептал он. — Где ты, Джон?

Однако старый друг, который ни разу его не подвел, единственный человек на свете, способный помочь ему избежать такой участи, как закончить жизнь в утробе пекари или ягуара, не откликнулся, а значит, уже наверняка покоился на дне реки.

Какая досада!

И это когда им наконец удалось разбогатеть!

Прожить жизнь в бедности, чтобы умереть богатыми, — что может быть нелепее?

Хотя ведь они всю жизнь поступали неразумно.

Начало темнеть.

Скоро звери покинут убежища, прибегут на запах крови и начнут грызть ему ноги, которых он даже не чувствовал.

«О Господи! Почему Ты уготовил мне такой конец?

Разве Тебе мало моих страданий за все эти годы?

О Господи! Сделай так, чтобы не темнело».

Но темнота сгущалась, и вот, когда он перестал различать желтый цвет цветов, до него дошло, что сегодня полнолуние, а ведь согласно старой легенде тому, кто видел Мать всех рек, уже не суждено увидеть следующую полную луну.

А джунгли — это такое место, где легенды, как правило, приобретают силу закона, потому что никакие законы здесь не признаются.

— Джон! Где ты, Джон? Почему ты меня не защищаешь?

Столько лет он чувствовал себя рядом с ним как у Христа за пазухой, и на тебе, в самую тяжелую минуту оказался беззащитным.

Это несправедливо!

Несправедливо, что верный товарищ позволил унести себя течению и бросил его на растерзание стервятникам и свиньям.

Он почувствовал себя преданным.

Джон МакКрэкен не имел права умирать, покинув его в таком скверном положении.

Никакого права!

Джон МакКрэкен был просто обязан остаться в живых и поспешить к другу на помощь, чтобы выстрелом в голову избавить его от часов страха и страдания.

А потом, если угодно, мог утопиться или повеситься на дереве.

Или отдаться воле течения — пускай уносит его в море.

Но сначала ему следовало выполнить давнее обещание и всеми силами охранять сон друга.

— Джон! Где ты, Джон?

— Вот он я.

Ночь уже наступила, поэтому Эл Вильямс не мог разглядеть такое дорогое его сердцу изможденное и обросшее бородой лицо.

Его нервная система больше не работала, поэтому он не почувствовал, что друг с силой сжимает его руку.

Только голос, неповторимый хриплый голос, единственный голос, который он слышал на протяжении нескольких лет, принес его душе покой.

Теперь свиньи его не сожрут.

И стервятники не выклюют ему глаза.

А ягуары не будут следить за ним из темноты.

— Джон, я умираю!

Их дружбе исполнилось уже столько лет, что лгать не имело смысла.

Даже из жалости.

Они прошагали вместе тысячи километров, зная, что Старуха дышит им в затылок, — к чему теперь отрицать, что она все-таки их настигла?

Она была здесь, сидела на песчаном берегу, смотрела на огромную луну, которая уже показалась по ту сторону озера, и терпеливо ждала, когда уэльсец Эл Вильямс заплатит по счету, по которому приходится платить любому живому существу.

И самое противное было не то, что Старуха приперлась получить свою мзду — этого все равно не избежать, — а то, что она, как водится, предъявила счет в самый неподходящий момент.

Единственный человек, которому выпала честь подняться на Священную гору и увидеть Мать всех рек, не сможет воспользоваться своими открытиями из-за какой-то дурацкой легенды.

Шотландец, по-видимому, понял, что сжимать руку друга бесполезно, поэтому ласково погладил его по лицу. На этот раз умирающий почувствовал прикосновение и попытался улыбнуться.

— Мы далеко продвинулись, правда? — чуть слышно прошептал он.

— Очень далеко.

— И стали богатыми?

— Очень богатыми.

— А кокосы?

— Где-то здесь… Вода вынесла их на берег.

— А куда мы попали?

— На озеро. Оно широкое и глубокое. Стремнины и водопад, с которого мы ухнулись, остались южнее, а здесь тишь да гладь. Река вытекает с северо-восточной стороны.

— А куриара?

— Разнесло в щепы.

— Как же ты отсюда выберешься?

— Какое это имеет значение?

— Для меня имеет… — уверенно сказал уэльсец. — Сейчас меня волнует только одно: чтобы, по крайней мере, один из нас двоих вышел победителем.

Джону МакКрэкену хотелось ответить, мол, какая там победа, когда один из нас умирает, но он промолчал. Быть богатым — даже вдвойне богатым теперь, когда ему не с кем делить сокровища, — на его взгляд, было в тысячу раз хуже, чем до конца жизни оставаться бродягой.

Они долго вынашивали мечту, но она обернется кошмаром, если завтра ему суждено проснуться одному.

Луна дрожала на поверхности воды.

Эл Вильямс спал.

Джон МакКрэкен плакал.

Плакал впервые, сколько себя помнил.

Старуха, сидевшая на песке у кромки воды, затряслась от удовольствия. Ничто так не тешит ее пустую душу, как слезы людей, которые страдают, когда у них забирают тех, кто им дорог.

Смерть питается горем, словно пиявка кровью, и обожает слезы, особенно если это слезы сильного и мужественного человека, каким проявил себя шотландец.

Джон МакКрэкен положил голову друга себе на колени, гладил его по лицу — каждая родинка и каждая морщинка на нем были ему до боли знакомы — и сдерживал рыдания, кусая губы, чтобы хоть как-то справиться с горем.

На рассвете Старуха ушла, получив то, что ей причиталось.

Эл Вильямс даже не открыл глаза, чтобы в последний раз взглянуть на луну.

Чудесное озеро с темной водой, белым песком и гордыми пальмами, плюмажи которых трепал легкий утренний ветерок, — все вокруг дышало покоем, а сидевший на берегу человек застыл от горя, продолжая держать на коленях тело друга.

Попугаи ара и туканы ждали, что будет дальше.

Солнце поднималось все выше.

От воды шел густой пар, который перемещался в сторону юга.

На мертвое тело тучами садились мухи, и МакКрэкен пытался их отогнать, машинально взмахивая рукой.

Послышался легкий всплеск.

В широком створе реки появилась длинная лодка, в которой гребли трое полуголых туземцев.

Они медленно подплыли и пристали к берегу в пяти метрах от шотландца.