Под крылом Ангела - Алиса Лунина

— Ну как я могу отменить съемки? — с изрядной долей раздражения отозвался Эд. — Ты не представляешь, что говоришь! Я так давно ждал масштабного фильма и вдруг начну диктовать режиссеру условия! Это невозможно!

— Роли, популярность, поклонницы! У тебя насыщенная жизнь, дорогой! Скажи, а для меня в ней есть место? — Басе было неловко и даже немного стыдно, она понимала, что ведет себя неправильно, наперекор всем законам психологии. Сколько раз в своих романах она высмеивала женщин, которые слишком давили на мужчин, унижаясь до требований и упреков. И вот теперь она сама выступает в этой нелепой и жалкой роли. Неужели ей придется вымаливать его любовь?

Она почувствовала сильное раздражение на себя. Надо как-то собраться и вести разговор иначе. Однако легко сказать! Попробуй оставаться бесстрастной и гордой, когда внутри все кипит.

— Когда ты вернешься? Надеюсь, Новый год мы будем встречать вместе?

Услышав ее вопрос, Эд помрачнел:

— Дорогая… Тридцать первого я, безусловно, заеду поздравить тебя, но потом… Ты же понимаешь…

— Ну, конечно! Новый год — семейный праздник! — вспыхнула Бася. — Поспешишь домой к женушке?

— Я никогда не скрывал, что женат!

— Да, но это обстоятельство ты прежде не очень-то принимал в расчет!

— Прошу тебя, не надо! — довольно решительно попросил Эд. — Не надо устраивать сцен!

Ах, вот даже как: «Не надо устраивать сцен!» Да к черту психологию и тонкий расчет. Вот сейчас самое время спросить его прямо: «Что происходит?!»

— Эд, ты любишь меня?

В ответ он пробормотал что-то невнятное — мол, при чем здесь это.

Бася горько усмехнулась — его жалкий лепет мало соотносился с любовным признанием. С уст рвался второй вопрос, логически вытекающий из первого, однако как раз его задавать было нельзя. Ну нельзя женщине спрашивать мужчину об этом. Но все-таки… Бася почувствовала, будто летит с горы. В груди болело, и эта боль не оставляла места расчету и рассудку.

— Ты разлюбил меня?

Выражение лица Эда стало совсем постным, и он устало выдохнул:

— Конечно нет, дорогая! Странно, что подобные мысли вообще приходят тебе в голову!

Бася едва справилась с гомерическим смехом — что это с ним? Вроде неплохой актер, мог бы сыграть и получше. Если бы он так объяснялся в любви на съемочной площадке, режиссер явно сказал бы «не верю» и поставил ему «незачет». Вяло и неубедительно! Нет намека не то что на страсть, но даже на уважение! Но ведь было же когда-то по-другому! Бася вспомнила Венецию и едва не задохнулась от боли — какой страстью горели глаза Эда в то время, какие слова он тогда говорил…

«Разлюбил» — прозвучало, как приговор.

— Что происходит, Эд?

— Видишь ли, все это очень сложно…

Его красивое лицо, растиражированное в десятках журналов, затуманилось.

Бася почувствовала, что сейчас он скажет нечто, и ей станет еще больнее. Она внутренне сжалась.

— Ты очень дорога мне, Барбара!

Фраза была произнесена со значением, и после нее последовала пауза. «Черт побери, — ругнулась Бася. — Все-таки сколько в нем театральщины и как это фальшиво, право!»

Эд выдержал паузу — Станиславский был бы доволен — и продолжил:

— Я боюсь обидеть тебя, но, пожалуй, должен кое-что объяснить… Видишь ли, я привык быть один, ценю свою внутреннюю свободу, и мне сложно переделать себя!

«Что? — она внутренне возмутилась. — И это говорит Эдуард, про которого болтают, будто он не пропустил ни одной юбки!»

— А как же твоя жена? — мстительно вставила Бася.

— Жена здесь совершенно ни при чем! Мы давно существуем отдельно друг от друга! И потом, мой образ жизни, моя занятость не позволяют мне связать свою жизнь с кем-то э… — он растерялся, подыскивая слова, — …серьезно. Понимаешь?

Почему-то больше всего ее оскорбило это блеянье «э…».

— Встретив тебя, я подумал, что у нас все может получиться, но не учел многих вещей…

Бася растерялась и даже не знала, что сказать.

— Прости, я потерял голову, но жизнь есть жизнь…

Какие невыразимые банальности и штампы он произносит, ужаснулась Бася. Как все это мелко и пошло… И неужели в этой дешевой водевильной сцене она играет главную роль?

С нотой подлинного трагизма Эд произнес:

— Я ничего не могу тебе дать. Наверное, я не достоин тебя!

Бася растерянно промолвила:

— Эдуард, я ничего не понимаю…

Он молчал, глядя куда-то в сторону. Ей вдруг показалось, что земля уходит из-под ног.

Подошел официант, важный, как пингвин, и спросил, чего господа изволят.

— Яду, — мрачно ответила Бася.

— Что, простите? — вылупился пингвин.

— Яду! Чтобы отравиться наверняка и сразу!

— Ах, дорогая, прошу тебя, давай без истерик, — сморщился Эд и подал официанту знак удалиться.

— Ты отказываешься от меня?

Он молчал.

Надо же, как больно! Она и не думала, что может быть так больно… Столько писала о любви, а об этой боли ничего не знала… Да, хорошая школа! Писатель должен страдать, только тогда он сможет написать нечто значительное. Давай, Эд, помучь меня еще…

— Что ты молчишь? — сказала она и почувствовала, что вот-вот брызнут предательские слезы, но усилием воли заставила себя сдержаться: — Со мной не надо играть, милый! Мы не на сцене и не на съемочной площадке! Ты увлекся и никак не выйдешь из образа. Меня не интересует журнально-экранный напомаженный Эдуард! Где ты настоящий?!

Последнюю фразу она выкрикнула так, что на них стали оглядываться люди за соседними столиками.

Эдуард сконфузился.

— Прошу тебя!

— Да к черту все! — крикнула Бася не менее громко. — Давай будем живыми людьми! С чувствами и эмоциями!

— Ну, — мрачно отозвался Эдуард. — И при чем здесь это?

— При том! Я хочу прежде всего искренности! Или ты перестанешь играть и отдашься своим чувствам целиком, или нам придется расстаться. Конечно, я понимаю тебя — не так-то легко изменить жизнь в нашем возрасте, но я не согласна на меньшее, чем любовь.

— Зачем же так ставить вопрос? Какой-то, извини, юношеский максимализм.

— А как ты хотел? Что я буду ждать, когда ты вспомнишь обо мне и, может быть, уделишь минутку своего звездного внимания? Нет, Эд, так не будет! Или все, или ничего — и точка!

Он вспыхнул:

— Вот оно, твое любимое выражение: «И точка!» Как часто ты его произносишь! Тебе надо, чтобы всегда было по-твоему! Но неужели нельзя хоть на минуту представить, что может быть не точка, а, скажем, многоточие, тире или вообще…