Синагога и улица - Хаим Граде

Учитель Ицикла, еврей, подаривший ханукальные деньги, обещал своему ученику, что на праздник Кущей[28] даст ему понести цитрон[29] и лулов[30], а на Симхас Тойре[31], когда евреи танцуют вокруг бимы со свитками Торы, он, Ицикл, получит рюмку вина и лекех как большой. Увидев, что Ицикл морщит лоб, недовольный тем, что надо ждать до праздника Кущей, ребе поторопился обрадовать его, сказав, что скоро Пурим и Ицикл получит полагающийся по обычаю гостинец, гоменташ[32] с маком, а также пакетик изюма. Другой старый еврей, тот, который занимался с Меиркой, клялся своему ученику, что Старая синагога — это старейшая синагога Вильны, старше Городской синагоги, и что тут, в Старой синагоге, находится летопись. Это такая книга, где записаны самые лучшие истории. Так что ясно, какая честь сидеть и изучать Тору именно здесь. Но когда Меирка захотел взглянуть на эту книгу, которая называется летописью, оказалось, что его ребе не знает, где она лежит. Вместо летописи он принес серебряную указку для чтения свитков Торы, сделанную в виде руки с вытянутым указательным пальцем. Меирка ощупал этот тяжелый предмет своими маленькими розовыми пальчиками, а потом сказал, что у Лейбки-быка есть железная перчатка. Когда он надевает эту железную перчатку на руку и дает кому-нибудь по морде, то сразу же эту морду расквашивает. Так он сам говорит, Лейбка-хвастун. От этой истории меламед прямо содрогнулся:

— Скажи хотя бы, Меирка, «не рядом будь упомянуто». Ведь эта серебряная рука, которую я тебе показываю, предназначена не для того, чтобы наносить людям вред. Ею синагогальный староста указывает чтецу на пергаментном свитке Торы, где читать.

Вырезанные из дерева птицы и звери над орн-койдешем, вставленные в оконные стекла щиты Давида, даже выкованные цветы на большой ханукальной лампаде больше не были для учеников новинкой. Тогда меламеды исхитрились и показали им сокровища из ящика в столе на биме, с полочки в нижней части орн-койдеша. Там находились шофар, желтый и прозрачный, как мед; серебряный футляр на четырех тонких ножках для хранения цитрона и башенка для благовоний, которые нюхают на исходе субботы, во время обряда гавдолы[33], — башенка с настоящими дверцами, с крышей и флажком наверху. И все же все эти красивые вещи не могли сравниться с коронами для свитков Торы и с навершиями в виде плодов граната, которые надевают на деревянные рукоятки, служащие для перематывания свитков. Потом следует упомянуть одеяния свитков Торы — пояски, шелковые рубашки, накидки из темно-красного или темно-голубого бархата. А поверх всех одеяний на свитки Торы крепились серебряные бляхи с гравировками.

— Видите, детки, какая у нас красивая Тора, — торжествовали старички, и мальчишки восторженно заглядывали в раскрытое сумеречное нутро орн-койдеша, сдвинув вместе головки, как ягнята у источника воды.

4

Снежные метели утихли. Выпавший снег громоздился сугробами, поднимавшимися выше низеньких домишек. Торговки с корзинами сидели на низеньких табуреточках и дремали с замерзшими руками и ногами. Когда какая-нибудь торговка пробуждалась от дремы и шевелилась, с платка на ее голове прямо в корзину сразу же сваливалась целая горка снега. Увидев, что она зря проснулась и покупателей все равно не видно, еврейка начинала громко расхваливать свои подмерзшие яблоки.

— Бутылки вина! Бутылки вина! Малагский виноград кто покупает?

Но, увидев, что никто не откликается, торговка снова задремывала и застывала без движения, как стрелка весов над ее головой — железное свидетельство в истинном мире, что она честно отвешивала и отмеривала товар.

На широких улицах снег днем слепил глаза, а ночью искрился зелеными звездами, как зеркало, обращенное к небу. Но в узких переулках вокруг Старой синагоги снег лежал днем желтый, как труп. Еще до того, как наступала ночь, он, растоптанный ногами прохожих, становился черновато-серым. Только когда опускался вечер и в лавках зажигали дымящиеся керосиновые лампы, переулки из-за игры света и тени начинали казаться окутанными тайной.

Осунувшиеся лица лавочников светились горячим темно-красным светом, будто лавочки с деревянными бочками с селедкой превратились вдруг каким-то чудом в стеклянные винные бутыли. Торговки, сидевшие на улице со своими корзинами, вынимали из-под фартуков горшки с наполовину погасшими углями и долго дули в них, пока те снова не начинали тлеть, как персональные медные закаты — напротив укутанных в платки лиц, покрытых пеплом и нападавшим снегом. Вокруг жестяной печки, стоявшей посреди улицы, грелись носильщики в подбитых ватой накидках и нищие в длинных расползающихся пальто. Они выглядели, как тайное собрание изгнанных сыновей пророков вокруг пылающего костра посреди густого темного леса. Все они молчали, спрятав лица в высокой ночи, и только тяжелые руки с растопыренными искривленными пальцами светились над печуркой, которая щелкала и брызгала искрами.

День превращался в сумерки, стоило вам попасть в эти узкие переулки. Однажды маленький еврейчик в высокой зимней шапке и больших валенках остановился около ставни — лавчонки без окон, только с дверью, выходящей на улицу. Внутри сидела лавочница, одетая в длинное платье, полупальто и полушубок поверх него. Голова ее была обмотана платком, и ноги поверх валенок тоже обмотаны платками. Но ей все равно было холодно. Она сидела, опершись спиной о стену, чтобы холодный воздух не обступал ее хотя бы с одной стороны. Старичок просунул голову в лавку и спросил у продавщицы, нет ли у нее чайника, чтобы заварить чаю. Жестяное ведерко, чтобы принести горячей воды из чайной, у них в Старой синагоге есть. Стаканов и блюдец им тоже хватит с избытком для целого миньяна. Не хватает только фарфорового заварочного чайничка.

— Фарфора и стекла у меня нет, только жестяные чайники, — ответила лавочница покупателю и добавила, что если он постоянно молится в Старой синагоге, то наверняка должен знать ее Ицикла, который занимается там с ребе каждый вечер.

— Я как раз и есть ребе вашего Ицикла, — воскликнул старичок, обрадованный этим вроде бы счастливым совпадением, и пошлепал мягкими губами своего абсолютно беззубого рта.

— Ай-ай-ай, ох уж этот Ицикл! У него не голова, а огонь. Главное — как бы не сглазить его! А голосок у него, как у певчего при городском канторе, и учиться он хочет, как Виленский гаон[34], когда тот был маленьким мальчиком и произносил проповедь в Большой синагоге перед евреями целого города. Один еврей как-то встретил Виленского гаона и, не зная, кто перед ним, спросил: «Где тут живет Виленский гаон?» Виленский гаон ответил: «Только захоти, и ты станешь гаоном»[35]. Так же и ваш Ицикл. С таким сынком, с таким наследником вы наверняка удостоитесь места в Грядущем мире.