Целующиеся с куклой - Александр Хургин

Он искренне не понимал, какое отношение имеют свидетельства о его браке и его рождении к смерти его матери. Ему и не нужно было ничего понимать, ему нужно было слушать, что говорит фрау и выполнять все её пожелания. Немцы, они же самолюбивые. Прямо как Штирлиц. И тщеславные тоже. Поэтому очень много о себе мнят. Так что если нужно чего-нибудь добиться от немца, особенно служащего своей великой немецкой родине, надо тихо прикинуться дурачком и преданно смотреть ему в глаза. Немец, видя своё полное над тобой превосходство, сам всё для тебя сделает. А потом будет рассказывать своим друзьям и подругам, какие эти русские беспомощные, необразованные и далёкие от цивилизации. Дикари, одним словом. Русские же в компании, само собой, рассказывают, какие немцы наивные и простодушные болваны — все покупаются на одну и ту же, давно зачерствевшую, приманку.

Но это — в компании, в компании можно говорить что угодно. А Бориска в кабинете сказал. Это самое «Гитлера на вас нет». И фрау Фюрер перевела его высказывание дословно без словаря.

А у большинства современных немцев на всё, что связано с Гитлером, реакция бывает самая неожиданная и болезнетворная. Они, как услышат эту фамилию из уст посторонних лиц и организаций, так сразу думают, что их смертельно оскорбляют и подозревают в чём-то постыдном. В тайном сочувствии нацистам, оправдании Холокоста и реваншизме — это как минимум.

Бориска чуть в полицию не попал из-за ошибочного употребления слова «Гитлер» в быту. Это ещё в первый месяц их эмиграционной жизни случилось. Когда он поехал городским транспортом сопровождать Йосифа к врачу, понимающему русский язык. В эмиграции же как — все нормальные люди стремятся ходить к хорошим врачам, а наши — к понимающим русский язык. Чтоб о своих болячках можно было детально рассказать и на них пожаловаться. Ну, кто-то из знающих людей в общежитии дал Бориске адрес такого русскопонимающего врача — доктора медицины Эммы Браун, — и он поехал к ней с отцом Йосифом выписать чего-нибудь немецкого от гипертонии на фоне ишемической болезни сердца. А кабинет этой Эммы на улице Густава Адольфа находится.

Кто такой был данный Густав, Бориска, конечно, не знал даже приблизительно. Зато он хорошо знал и помнил — исторической памятью, — кем был Адольф, и это знание сидело в его мозгах глубоко и прочно. Вот он и спросил у какого-то пожилого немца автоматически, без всякого злого умысла, как им покороче проехать на улицу Адольфа Гитлера.

Немец побледнел и говорит:

— На какую улицу, извините?

— На улицу Адольфа Гитлера, — Бориска ему повторяет по инерции, хотя думает, что спрашивает об улице Густава Адольфа.

Немец говорит:

— Что, — говорит, — улица так прямо и называется, как вы сказали?

Бориска говорит:

— Да, так и называется, у меня тут записано.

— А что вы там ищете, — немец говорит, до последнего стремясь им помочь, — на этой улице Адольфа Гитлера?

— Кабинет Евы Браун, — говорит Бориска. И пожилой немец начинает биться в истерике и оседать на асфальт, и звать в свидетели Господа Бога, случайных прохожих и полицию.

И надо отдать должное последней, она молниеносно появилась, хотя за минуту до инцидента никакой полиции в радиусе десяти километров и в помине не было. И слава Богу, полиция оказалась сообразительная, быстро во всём разобралась, прочитав на обрывке бумаги, который предъявил Бориска, искомый им адрес. Разобралась и доставила его с престарелым Йосифом на место в своём полицейском Опеле. И немца как-то успокоила и в чувства привела без нашатыря. Что уж она там ему говорила, его родная полиция, Бориске было не понять — произношение у полиции оставляло желать лучшего, — но немец с её доводами согласился и пошёл без оглядки домой.

А теперь, значит, снова приплёл Бориска злополучного Гитлера. Там, где совсем не нужно было его приплетать. Для собственной же пользы не нужно было. Но он приплёл. В состоянии некоторого аффекта, как говорится. И тут уже вездесущая полиция ему на помощь не пришла. Потому что её никто не звал. Фрау Фюрер — железная женщина на службе у госаппарата — и сама могла совладать с несдержанным на язык Бориской. Своими бюрократическими средствами. Без полиции и прочих архитектурных излишеств.

У неё ни один мускул на лице не напрягся и не дрогнул. И глазом она не повела. Только сказала политически корректным тоном, что Бориска может идти и отдавать матери своей последний сыновний долг, а его письменное заявление она перешлёт дальше, по инстанциям. Чтобы инстанции в свою очередь приняли решение, оказать ему материальную помощь или в ней наотрез отказать.

— Да, и не забудьте предоставить мне ваши свидетельства о рождении и о браке, — напомнила фрау Фюрер. — Приложив их переводы с печатью присяжного переводчика.

Бориска ушёл от неё, ругаясь в душе последними словами, пошёл в погребальный институт — как стыдливо называется здесь похоронное бюро — и подмахнул все счета. Не имея никакой уверенности, что фрау Фюрер снизойдёт когда-нибудь до их оплаты. На свой страх и риск подмахнул. А что ещё ему оставалось делать в его безвыходном положении? Не подмахивать?

Йосиф же долго смеялся рассказу Бориски о посещении ответственной фрау и об этом «Гитлера на вас нет». Пренебрегая наличием в квартире покойницы, бывшей и единственной своей жены, смеялся.

— Что, неужели так и сказал? — кричал он, не снимая наушников и не выключая телевизора. — Неужели не врёшь?

— Не вру, — говорил Бориска. — Так и сказал.

— Молодец, — кричал отец ещё громче, — голова стоеросовая! Это же не на них Гитлера нет, это на нас его нет.

— И на нас нет, — соглашался с отцом Бориска, — и на нас…

Кстати, как ни странно выглядит это совпадение, но Зара, когда Вова Школьник ударил её наотмашь по лицу, а потом послал сумасшедшего уличного пасти и на жилплощадь раскручивать, подумала то же, что отец этого сумасшедшего сказал вслух, — теми же самыми словами, один прямо к одному:

«Гитлера на вас нет», — подумала Зара. Только Бориска сказал это фрау Фюрер, находясь в её стране и в полной от неё материальной зависимости, а Зара подумала так о Вове — сожителе своём нынешнем и бывшем работодателе — тут, на родине. Без злобы подумала, по касательной, подумала и забыла. Как будто и не думала ничего. И это с её стороны хорошо и правильно. Во-первых, потому, что быть юдофобом некрасиво, а во-вторых, потому что никакого Гитлера для полного счастья Вове не потребовалось. С Вовой и без Гитлера кто-то совладал и расправился. Буквально через очень короткое время это произошло после того, как подумала Зара про Гитлера. Минут через двадцать.

И Вова, о её гнусных мыслях не подозревая, сказал:

— Ну, чего сидишь, давай. Вон он опять бежит. Заре навстречу.

Зара встала и, высокохудожественно виляя задницей, пошла к ступенькам, ведущим вниз, на тротуар. Её не слишком обидел свинский Вовин приказ. И не слишком оскорбил. Ей самые разные приказы выполнять приходилось в своей практике. Она ночью рассчитывала на Вове отыграться с лихвой. Когда он будет ноги ей целовать. И не только ноги. Он целовать любит всё без разбору. Зара во время этих его бешеных поцелуев чувствует над ним власть — полную и окончательную. Власть плоти над плотью, власть, которую только женщина может иметь над мужчиной, если он, конечно, мужчина.