Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера - Генрих Френкель

Если у Белла и оставались какие-то сомнения насчет надежности Шёнфельда, относительно Бонхёффера их не было. Это был близкий ему человек, которому он безоговорочно доверял. Белл отчетливо видел, что, излагая свои мысли, его друг испытывает боль из-за того, что события в Германии сложились именно так, и ему приходится действовать подобным образом. Бонхёффер даже заявил, что чувствует: Германия должна понести наказание.

Белл не желал, чтобы у его собеседников появились несбыточные мечты относительно реакции британского правительства. Он неоднократно подчеркивал, что к его сообщению отнесутся с подозрением. Когда вечером того же дня к Беллу и Бонхёфферу присоединился Шёнфельд с группой шведских пасторов, епископ сообщил, что уже проинформировал британского посланника в Стокгольме Виктора Маллета о первых беседах с Шёнфельдом. Последний тут же преисполнился невероятным энтузиазмом, заявил, что намечаемый переворот завершится за два-три дня, что у оппозиции имеются свои люди на всех ключевых постах в коммунальных службах – на радио, в газоснабжении, а также в полиции и министерствах. Маллет не подал надежду на положительный ответ и поддержку Великобритании после почти двух лет противостояния, кровопролитной войны и бомбежек. Кроме того, он упомянул о необходимости обсуждения вопроса с русскими и американцами. Шёнфельд был уверен, что некий благоприятный для Германии компромисс все– таки может быть достигнут. Он относился к делу оптимистичнее, чем Бонхёффер, глубоко переживавший преступления, совершенные Германией после прихода к власти Гитлера.

«Господь нас накажет, – повторял он. – Мы не хотим избежать покаяния. Наши действия должны быть приняты миром как акт глубокого раскаяния. Христиане не желают уклоняться от покаяния, иначе наступит хаос, если так пожелает Господь. Мы должны, будучи христианами, принять заслуженное». Все согласились с тем, что союзнические армии должны оккупировать Берлин, но не как захватчики, а с целью оказания помощи армии Германии, которая должна сама остановить реакцию. Прежде чем беседа подошла к концу, состоялась даже небольшая дискуссия на тему, будет ли Великобритания содействовать реставрации монархии в Германии. Если да, то подходящим кандидатом на трон мог считаться принц Людвиг-Фердинанд – истинный христианин, неизменно заботящийся о социальных интересах. В разговоре было подчеркнуто, что на данном этапе необходимо получить некие ориентиры от союзников, например будут ли они вести переговоры о мирном урегулировании с новым антинацистским правительством Германии. Для тайного ответа был предложен подходящий посредник – Адам фон Тротт, друг сына Стаффорда Криппса[3] и видный член движения Сопротивления. Если же ответ будет дан открыто, как поворот внешней политики союзников, что ж, тем лучше.

На следующий день, 1 июня, состоялась еще одна короткая встреча Бонхёффера и Белла, во время которой Бонхёффер передал епископу еще некоторую информацию для своего родственника доктора Лейбхольца, включая ту, что Ганс Донаньи «занят хорошим делом». Белл также взял в Англию письмо, подписанное одним только именем – Джеймс, от графа Гельмута фон Мольтке его другу Лайонелу Кёртису из колледжа Всех Душ оксфордского университета. Епископ получил и необходимую ему памятную записку от Шёнфельда; она сопровождалась личным письмом, в котором Шёнфельд написал: «Я не могу выразить, как много значит проявленное вами дружеское участие для нас и для всех христиан, которые остаются с нами в мыслях и молитвах».

Когда Бонхёффер пришел к Беллу в последний раз, он сказал: «Мне все еще кажется сном то, что я видел вас, говорил с вами, слышал ваш голос. Думаю, эти дни навсегда сохранятся в моей памяти как самые главные в жизни. Дух товарищества и христианского братства поможет мне пройти через самые страшные испытания, если же дела пойдут хуже, чем мы ожидаем, и надеемся, свет этих дней никогда не погаснет в моем сердце».

11 июня, после задержки в пути, епископ прибыл домой. Он сразу же связался с министерством иностранных дел и в конце месяца встретился с министром Энтони Иденом. Исход этой встречи, как Белл и опасался, оказался полностью негативным. Иден объяснил, что появлялось уже немало «миротворцев» из самых разных слоев. Что же касается доставленной Беллом информации, он уверен, что пасторов используют втемную. Белл передал Идену составленную Шёнфельдом памятную записку, пояснив, что лично он ни минуты не сомневается в добрых намерениях людей, с которыми встречался. Иден пообещал сообщить Беллу о решении британского правительства позже. 13 июля Белл обсудил свои шведские встречи с сэром Стаффордом Криппсом, который отнесся к его сообщению значительно более серьезно, потому что сам получил через голландское представительство Всемирного совета церквей документ, составленный другом его сына Адамом фон Троттом, в котором были высказаны те же идеи, что в памятной записке Шёнфельда. 17 июля Иден сообщил, что, хотя он ни в коем случае не желает бросить тень на bona fides[4] информаторов епископа, все же должен с удовлетворением сообщить, что давать им какой– либо ответ – не в интересах страны. При этом он добавил, что вполне понимает глубокое разочарование, которое должен испытывать Белл.

Епископ действительно чувствовал себя крайне разочарованным. Спустя неделю он написал письмо Идену, успевшему тем временем произнести речь в Ноттингеме, в которой подчеркивалась настоятельная необходимость поражения диктаторской власти и воздания кары Германии. В письме министру иностранных дел Белл указал на некоторые положения речи, которые тесно перекликаются с отношением лорда Ванситтарта, верившего, что каждый немец ответственен за то, что сделали и продолжают делать отдельные немцы. Памятуя о словах Шёнфельда и Бонхёффера, Белл от их имени попросил: «Если бы вы могли при удобном случае разъяснить, что требование суровой кары не распространяется на тех жителей Германии, которые против немецкого правительства, которые отрицают нацизм и стыдятся совершенных нацистами преступлений, я уверен, такое заявление имело бы самое благотворное влияние на дух оппозиции. Я не верю, что политика лорда Ванситтарта есть политика британского правительства. Но пока британское правительство не может или не хочет объяснить, что с теми, кто выступает против Гитлера и Гиммлера, мы будем обращаться лучше, чем с приспешниками нацистов, вполне естественно, что немецкая оппозиция верит в нашу приверженность политике лорда Ванситтарта. Если в Германии есть люди, готовые вести войну против чудовищной тирании нацизма изнутри, разве это правильно – обескураживать или игнорировать их? Можем ли мы позволить себе отказываться от их помощи в достижении нашей цели? Если мы, сохраняя молчание, дадим им понять, что для Германии, независимо от того, является она гитлеровской или нет, нет надежды, тогда чем мы вообще занимаемся?»

Ответ министра иностранных дел был датирован 4 августа.

«В своей речи в Эдинбурге 8 мая, – писал он, – я уделил много внимания Германии. Я сказал, что, если кто-то в этой стране действительно желает возврата к государству, основанному на уважении законов и прав граждан, он должен осознавать: ему никто не поверит, пока им не будут приняты конкретные меры для освобождения от существующего режима. В настоящий момент я считаю нецелесообразным делать другие заявления. Я отлично понимаю опасности и многочисленные трудности, с которыми сталкивается оппозиция в Германии, но пока она еще себя никак не проявила. И пока она не докажет, что намерена последовать примеру угнетенных народов Европы, подвергаясь риску и предпринимая активные шаги для противодействия и свержения нацистского террористического режима, я не вижу, каким образом мы можем расширить заявления, уже сделанные правительством о Германии. Полагаю, из этих заявлений ясно, что мы не намерены отказывать Германии в праве занять место в будущей Европе. Однако чем дольше немецкий народ терпит нацистский режим, тем больше возрастает его ответственность за преступления, совершаемые этим режимом от имени народа».