Заповедник потерянных душ - Галина Владимировна Романова

– Екатерина Семеновна наверняка уже приготовила что-нибудь вкусненькое, – мечтательно проговорил он и положил ладонь себе на живот. – Мне уже дурно от теплой воды и бутеров, малыш.

– Мамы нет дома. Забыл, она уехала в заказник? – И Светка снова завалилась на шезлонг, прикрывая лицо спортивной кепкой.

– Как – нет дома? Она сказал, что уедет ненадолго. Время почти семь вечера.

– И что? Сто пятьдесят километров туда, сто пятьдесят обратно. По грунту еще сотня в общей сложности. Четыре сотни, милый! И погулять…

Четыре сотни километров – это пять-шесть часов времени, подсчитал он. Разъехались они в десять утра. Пусть на прогулку еще час.

– Она должна быть дома, – настырно занудил Артур. – И я видел, она мариновала мясо. Собиралась его готовить к ужину. Я мяса хочу, Светка.

– Ее нет дома. Я звонила, – со вздохом призналась жена. – Домашний телефон молчит.

– А мобильный?

– А мобильный вне зоны. Ты же знаешь ее, Артурчик, – передразнила она интонацию матери. – Она всегда забывает зарядить телефон.

Сегодня она его утром заряжала, он это точно знает. Сам сунулся к любимой розетке на кухне со своим мобильным, а там телефон тещи заряжается.

– Телефон она зарядила, Светка. Звони еще, – приказал он. Вскочил с шезлонга и принялся энергично собираться. – Звони ей. Звони ее подруге Марии. Не знаю ее отчества. Они вместе собирались ехать, я подслушал.

– Господи, Артур! Ну что ты вечно начинаешь! – Она стащила с лица кепку, закатила глаза. – Марии я тоже звонила. Ее телефон тоже вне зоны. Если они вместе и телефоны у обеих вне зоны, это значит что?

– Что?

– Что там просто-напросто нет связи. Чего ты засуетился-то?

– А то, Светка! Что мне кажется, это какая-то неправильная прогулка.

– В смысле?

Она села в шезлонге, выгнув спину дугой, уставилась на него округлившимися глазами. Так она обычно начинала беспокоиться: сильно горбилась и таращила глаза.

– Я подслушал еще кое-что, – нехотя признался он, застегивая джинсовые шорты и одергивая футболку.

– Что ты еще подслушал?

– Екатерина Семеновна сказала: не реви. После того, как перечислила, что надо взять с собой.

– Не реви? Кому она сказала? Марии?

– Да.

– А с чего той реветь перед прогулкой за город? Может, она ударилась? Может, ее кто-то расстроил? Может…

– Не может, Светка. Она потом добавила: мы его обязательно найдем.

– Кого – его? – Светка вдруг сильно икнула и испуганно прикрыла рот ладошкой. – Извини. Они же за травой какой-то вроде собрались. Может, об этом речь?

– Нет, не может, – снова повторил Артур, чувствуя, как его продирает неожиданным холодом. – Она сказала: не реви, мы его обязательно найдем, человек – не иголка в стоге сена. Вот дословно, что она сказала, Светка.

– Человек?! – с жутким шипением протянула его жена, медленно вставая с шезлонга. – Она поехала в заказник искать там какого-то человека?! Господи, Артур, опять?!

И Светка разрыдалась на его плече. А он не выносил слез своей жены. Просто не выносил! Они не злили его, не раздражали, не бесили, нет. Он просто в такие моменты задыхался от жалости к ней. И ненавидел себя за подобную слабость. И возвращаясь к машине, Артур искренне надеялся, что Светкины слезы на пляже, это единственное его потрясение на сегодняшний день.

Они вернутся домой, а теща уже там. Хлопочет возле плиты, готовя замаринованное с утра мяса. И, пряча от них виноватый взгляд, обещает вскоре накормить их ужином.

Екатерины Семеновны дома не оказалось. Телефон ее по-прежнему был вне зоны доступа. Света попеременно то успокаивалась, то злилась на мать, то впадала в отчаяние. А когда ближе к полуночи к ним в дверь позвонил встревоженный сын тещиной подруги Марии с вопросами о матери, Светка разрыдалась снова.

Его изводила жара, мошки, комары и стрекот насекомых в траве. Видит Бог, он этого не желал ни в коем случае! И когда он согласился на условие, выдвинутое отцом, он точно думал не головой.

– Поработаешь месяц-другой на природе, проветришься, может, даже и поумнеешь, – басил его папаша, рассматривая сына, трясущегося перед ним с великого бодуна. – Тогда и поговорим.

– Ну, па! – возмутился он неуверенным слабым голосом, сил у него тогда не было даже на шепот. Странно, что вышло хоть это. – Я не смогу!

– Тогда идешь в армию. – Отец сурово свел брови и шлепнул ладонью о край стола, за которым сидел. – Либо работаешь лето в лесничестве у моего двоюродного брата, либо в армию. Выбирай.

– Работаю, – прошептал он.

– Вот и ладненько. Свежий воздух, полное отсутствие соблазнов. Думаю… – Отец скептически осмотрел сына, еле державшегося на ногах после ночного загула. – Думаю, это пойдет тебе на пользу.

Он сам контролировал сбор вещей. Считая, что это ни к чему, выкидывал из чемодана ненужные узкие джинсы, легкие мокасины, плавки. Насовал, на взгляд сына, всякой дребедени. Высокие ботинки, плотные широкие штаны со множеством карманов, некрасивые хлопковые рубахи и больших размеров футболки. Будто с чужого плеча, честное слово!

– У тебя начинается новая жизнь, – сказал отец, высаживая его возле высокого бревенчатого забора с широкими воротами. – Пусть это послужит для тебя испытанием. Может, поумнеешь?

Умнеть в этой глуши, наполненной стрекотом кузнечиков и заполошным гомоном птиц, было не с чего. Он здесь, наоборот, становился день ото дня все тупее. Так ему казалось. В голову лезли всякие глупые мысли. Одолевали странные желания. Слышались какие-то посторонние голоса.

– Па, это все равно что в дурке, – пожаловался он отцу, когда тот позвонил. – Или в тюрьме. В камере-одиночке.

Он ворчал, жаловался, просился обратно. Отец оставался непреклонен.

– Поработай, сынок. На пользу, – так заканчивал он всякий раз телефонный разговор с сыном.

Пришлось начать работать. Чтобы не свихнуться от скуки и странных голосов, которыми наполнялся лес после заката.

Он начал с того, что перекопал клумбы с давно одичавшими розами. Потом долго колдовал с выжившими отростками. Промывал корни, обрезал сухие ветки, подвязывал, снова высаживал. Занятие было совершенно бесполезным. Он знал. После его отъезда никто не станет возиться с розами. Было просто некому. На этой заимке жил только один человек – двоюродный брат его отца, Сергей Николаевич. Угрюмый, кряжистый, как старый дуб, высокий мужик, работавший на лесничество. Ему не было никакого дела до клумб с розами. И до грядок с ягодой, которую высаживала еще его покойная жена. И до переродившегося крыжовника со смородиной. Ему ни до чего не было дела. Он уходил с заимки после обеда и редко возвращался к ночи. Чаще к утру. Возвращался уставшим. От него пахло порохом, костром и еще чем-то неприятным. Данила сколько ни принюхивался, понять чем, не мог.