Дневник войны со свиньями - Адольфо Биой Касарес

День был такой холодный, что под одеялом и пончо и то было неуютно. Видаль накинул поверх них пальто. Ему подумалось, что, похоже, пришла для него пора внезапных приступов неврастении – вид постели, накрытой коричневым пальто с пятнами и потертыми местами, повергал его в уныние.

В последние годы часок отдыха заметно его освежал. Видаль вспоминал времена, когда он, бывало, вставал в дурном настроении, со смутным недовольством. А теперь после сиесты он чувствовал себя помолодевшим, как после бритья. Зато ночи ждал со страхом: поспишь несколько часов и просыпаешься – дурная привычка, а там уж и бессонница с печальными мыслями.

Проспал он с полчаса. А ставя согреть воду для мате, подумал, что жизнь человека, как она ни коротка, вмещает жизнь двух, а то и трех разных людей; в том, что касается мате, он когда-то был человеком, любившим только горький мате, потом стал человеком вовсе от него отказавшимся, потому что мате ему вредил, а теперь он стал ярым приверженцем сладкого мате. Только принялся он за первый мате, как пришел Джими. Что и говорить, от холода лицо Джими с острым носом и усиками еще больше смахивало на лисью мордочку. О Джими, у которого ум сочетался с почти звериной интуицией, шла слава, что он обычно приходит в гости, когда его друзья садятся за стол. Джими решительно схватил правой рукой булочку грубого помола, а левой прикрыл рогалики. Видалю стало досадно, но лишь на миг – он тут же утешил себя мыслью, что такие покупки, сделанные в некоем порыве ребяческого желания отсрочить момент капитуляции, приводили обычно ко всяким неприятностям для его пищеварения.

Отсосав пенку мате – что всегда было знаком вежливости, а теперь стало предосторожностью, – Видаль, наливая другу напиток, спросил:

– Где совершают бдение?

– Над кем? – спросил Джими, как бы не понимая.

Вид у него был не столько недоумевающий, сколько озабоченный, какой бывает у играющих в труко. Видаль, не теряя терпения, пояснил:

– Над газетчиком.

– Веселенькая тема!

– Но ты подумай, как его убили! Существует же долг солидарности.

– Лучше не привлекать к себе внимания.

– А долг солидарности?

– Это дело второстепенное.

– А что же первостепенное? – спросил Видаль с легким раздражением.

– Что первостепенное? Да у тебя какая-то мания присутствовать на всех бдениях и похоронах! В известном возрасте люди готовы учредить клуб на кладбище.

– Хочешь, я тебе кое-что скажу? Я сбежал от Губерманов, чтобы не быть на похоронах.

– Это ничего не доказывает. Тебе, наверно, захотелось вздремнуть.

Видаль промолчал. Притворяться перед Джими было бессмысленно, и он, хлопнув друга по плечу, сказал:

– Признаться тебе? Нынче утром я проснулся оттого, что мне не терпелось узнать, где совершается бдение.

– Нетерпение – это особь статья, – неумолимо отметил Джими.

– Особь статья?

– Нетерпение и раздражительность – они всегда при нас. Не веришь, подумай об этой войне.

– Какой войне?

Но Джими, будто он еще и оглох, опять начал:

– В известном возрасте…

– От этих слов меня уже тошнит, – предупредил его Видаль.

– Меня тоже. Однако я не отрицаю, что в известном возрасте у нас слабеет самоконтроль.

– Какой еще самоконтроль?

Джими, не слушая его, продолжал:

– Как и все остальное, он тоже изнашивается, слабеет, перестаешь сдерживать себя. Доказательство? Что бы и где бы ни случилось, первыми туда являются старики.

– Нет, это немыслимо! – с удивлением воскликнул Видаль. – Я ведь еще не старик, а и меня туда же.

– В итоге – прескверное сочетание: нетерпение и замедленные реакции. Неудивительно, что нас не любят.

– Кто нас не любит?

– Какие у тебя отношения с сыном? – вместо ответа спросил Джими.

– Прекрасные, – ответил Видаль. – Почему ты спрашиваешь?

– Лучше всех устроился Нестор. Они с сыном – как братья.

Услышав эту фразу, Видаль стал развивать свою любимую теорию. Сформулировав первое правило: 25

«Надо соблюдать дистанцию, она создает атмосферу честной игры» (слова эти в данном случае не получили привычного для него одобрения Джими), он был рад поводу блеснуть способностью рассуждать и излагать мысли, испытанной в различных ситуациях, но вдруг спохватился – и тут же себя успокоил, – что, возможно, он уже высказывал Джими те же соображения теми же словами.

– По закону природы, – заключил он с чувством, – мы, родители, уходим раньше…

– В котором часу возвращается твой сын? – бесцеремонно перебил его Джими.

– Наверно, сейчас придет, – ответил Видаль, не подавая вида, что задет.

– Вот и я уйду раньше, чтобы он меня не увидел, – сказал Джими.

Эта фраза удивила Видаля и огорчила. Ему захотелось возразить, но он сдержался. Он был уверен, что любовь его не ослепляет: его сын – действительно мальчик добрый и благородный.

Пройдя через два дворика, Видаль направился в санузел.

Там, в прачечном отделении, Нелида, стирая в одной из раковин, разговаривала с Антонией и с племянником Больоло. Антония была девушка невысокого роста, шатенка с грубоватой кожей и короткими руками; голос ее, низкий и хриплый, напоминал голос только что проснувшегося человека. В их доме она пользовалась большим успехом. Племянник Больоло – высокий, тощий, безбородый парень с круглыми глазами, в сорочке, сквозь которую просвечивала майка, – обнимая ее за талию, воскликнул:

– Ух ты, Кобылка!

«Да, молодежь! – подумал Видаль. – Между ними двумя небось дело на мази».

– О чем вы тут болтаете? – спросил он.

– Уходите, уходите! – смеясь, сказала Антония.

– Вы меня гоните? – спросил Видаль.

– Что вы! Конечно нет, – заверила его Нелида.

– Дону Исидро нечего слушать, о чем мы тут говорим, – настаивала Антония.

Видаль про себя отметил, что у Нелиды зеленоватые глаза.

– Почему же? – запротестовал племянник Больоло. – Сеньор Видаль духом молод.

– И сердцем чист, – прибавила Нелида.

– Надеюсь, что так, – отозвался Видаль и подумал, что ему пришлось пережить переходную эпоху. В годы его молодости женщины не разговаривали так вольно, как теперь.

– Не только духом молод, – сказала Нелида с некоторым пафосом. – Сеньор Видаль в расцвете сил.

– Как жаль, что меня величают «сеньор», – заметил Видаль.