Оцелот Куна - Маргарита Азарова

– Ну и что ты собираешься с этим делать? – спросил он и, как всегда, когда его что-то озадачивало, потёр правое ухо.

– Надо найти эту загадочную тётку, – предположил я, – да, точно, – расспросить Глеба Максимилиановича, где он её подобрал…

– С Максимилиановичем всё ясно – этот просто на женщинах сдвинут…

– Ну, знаешь, не больше остальных… А вдруг он не расколется?

– Расколется, куда он денется, – и Эндрю продемонстрировал свои напряжённые для острастки Глеба Максимилиановича мышцы интеллигента.

У Эндрю зазвонил телефон; выслушав своего абонента, он молча вопросительно воззрился на меня.

– Что? – не выдержал я.

Эндрю почесал правое ухо и спросил:

– А как ты относишься к детям?

– А никак. Не было прецедентов выразить своё к ним отношение, – сказал я, ещё не понимая, куда он клонит.

– Выручай, Жека, выручай. Надо с моей бэби понянчиться. У тёщи сердечный приступ, жене надо срочно к ней. Прочитаешь ребёнку книжку про Колобка, он заснёт, а утром с петухами я уже вернусь. Может, и я чем тебе пригожусь, а?…

На ближайшие часов двенадцать я был свободен как вольный ветер, отказать не мог, хотя и не понимал, как я смогу справиться с поставленной задачей.

Благо, Эндрю жил недалеко, и мы, быстро свернув нашу трапезу, длинномерными шагами направились к нему.

Жена Эндрю, обеспокоенная случившимся, ожидала нас у открытой двери; поспешно обменявшись поцелуем с Эндрю, убежала к ещё не закрывшемуся лифту.

Бэби по имени Галя, как Эндрю её называл – Галчонок, сидела за столом и с упоением водила по бумаге фломастерами.

– Будешь слушать сказку про Колобка? – забросил я свой первый педагогический шар.

Бэби отрицательно мотнула головой.

– А что ты хочешь слушать?

Дочка Эндрю была презабавнейшим существом, из тех, которые говорили на своём непонятном малышковом языке-лепете, необычайно комическом и совершенно непонятном. На каком-то интуитивном уровне я всё же понял, что она хочет.

– Эндрю, ребёнок хочет сказку, но не про Колобка.

– Ну расскажи какую-нибудь другую, – донёсся его голос из прихожей.

– Я не знаю сказок.

– Тогда сочини.

– Как это – сочини?!

– Да вот так, сочини и всё. Она всеядна у меня. Любую сочиняй.

– Да, я и смотрю, как она всеядна, – пробурчал я, – про Колобка не хочет слушать. Я не умею сочинять, – сказал я для его ушей.

– Ты определись – не знаешь или не умеешь.

– Я не умею обращаться с детьми.

– Вперёд, не робей, в этом, уверяю тебя, нет ничего страшного, – Эндрю вошёл в комнату и ободряюще похлопал меня по плечу, – дети – это тоже люди, но только о-о-очень маленькие, и их ещё многому надо учить и учить. Я когда-то не умел быть отцом. Всё когда-нибудь бывает впервые.

Я услышал, как хлопнула входная дверь. Ну, что ж, была не была, я сел на диван напротив детских выжидательных глаз и стал рассказывать первое, что приходило на ум.

Ребёнок внимательно слушал. Значит, я на правильном пути.

Маленькая курочка Фёкла сидела на насесте, наклонив влево – по принятой здесь моде – розовый гребешок. «Так я выгляжу как все», – подумала она, отвлекшись от основных мыслей. А мысли её витали далеко от этого места: этого опрятного курятника, чистенького насеста, всегда полной кормушки и специально приспособленного поильничка.

Фёкла грустила. Она грустила о том времени, когда была маленькой жёлтенькой цыпочкой, самой маленькой среди своих сверстниц. И сейчас она не могла оценить великолепия окружающего комфорта богатой птицефермы, потому что всё, что было дорого её душе, осталось там, за огромной оградой. О, как она впервые в жизни захотела стать птицей с большими крыльями, пусть даже хищной, она бы сумела рассказать, зачем ей нужны такие крылья, способные переносить через высокие препятствия и помочь ей в поиске своего родного курятника. Но забор был очень высокий, и, несмотря на свою мечтательную натуру, она понимала, что никогда не станет обладательницей таких крыльев.

К тому же, можно было попробовать уйти через ворота, но существовало препятствие в виде огромного замка, висящего очень высоко. Замок, как и ворота и всё вокруг, был новым, блестящим, недосягаемым. Как его открыть?

Ведь он рождён, чтобы охранять. У него свой серьёзный характер, навыки бдительности и внимательности к каждому, кто выходит и входит во вверенный ему объект, и доверяет он только тому, у кого есть ключ. Ключ – это часть замка, неразрывно связанная с ним, это ключ от его сердца, которое отличается непостоянством: когда замок закрыт, сердце хочет быть доверчивым и открытым, а когда замок открыт, сердце хочет покоя и замкнутого уединения.

Курочка Фёкла, понимая, что её крылья никогда не дадут ей возможности взлететь, стала присматриваться к замку. Она не умела читать мысли, а внешняя суровость замка лишала её решимости заговорить с ним. Он казался ей грозным и неприступным, как и ворота, на страже которых он висел.

Но в бездушии обвинить замок нельзя. Просто не всё зависело от него. Когда ключ от твоего сердца лежит в чьём-нибудь портфеле или кармане, то ты, безусловно, ограничен, не властен над своими поступками.

Но и было бы глубоким заблуждением думать, что Фёкла – из тех, кто отступает перед трудностями. Она совсем даже не из таких, а скорее наоборот. День ото дня Фёкла всё ближе и ближе подходила к замку, она хотела, чтобы он постепенно привык к её присутствию. Так как для неё было очень и очень важно договориться с ним. Она не знала, что её ожидает в будущем, какое оно будет – это её будущее здесь, вдали от дома. А разговор с замком для неё – это шанс оказаться там, где её любили и где она чувствовала себя счастливой.

«Многоуважаемый замок, – немного запинаясь, произнесла Фёкла в один из пасмурных дождливых дней, когда невозможно отвлечься от своего душевного состояния ни прогулкой вдоль длинного высокого забора, ни разглядыванием камешков, травки и других местных достопримечательностей, ни разговором с подружками, обитательницами здешней фермы, – не соблаговолите ли вы выслушать меня?»

Замок блеснул стальной дужкой, но ничего не ответил. Курочка Фёкла даже подумала: а не обидеться ли ей на него. Потом, успокоив себя мыслью, что, возможно, замок её не расслышал, вытянув насколько возможно свою маленькую изящную шейку, она ещё раз более громко повторила своё обращение к нему.

Замок опять, но теперь ещё более решительно блеснул не только стальной дужкой, но и латунным корпусом. Подружка, которая из любопытства сопровождала Фёклу, со смехом фыркнула то ли по отношению к замку, то ли по отношению к Фёкле, которая, надо отдать ей должное, будь последнее предположение верным, не обиделась бы, так как прекрасно понимала, как это выглядит со стороны. Фёкла уже не однажды интересовалась: не хочет ли подружка убежать вместе с ней, но, в отличие от Фёклы, подружку здесь всё устраивало, а рисковать и отправляться неизвестно куда она не желала.