Вид на счастье - Этта Гут

— Ему, может, и крестная, а кому другому и зубной могу побыть! — стискивая пудовые кулаки, рыкнул Михалыч Ваныч.

Тиша на него глянула и вдруг прыснула со смеху, неожиданно и совсем не к месту вспомнив Машку и ее новогодние рисуночки. Интересно, как бы выглядела в ее исполнении Зубная фея, если бы в качестве «основы» для ее портрета был бы взят сидевший напротив медведь? Тиша смеялась, не имея никакой возможности сдержаться. Смеялась, вытирая пальцами глаза и подчистую забыв про тушь на ресницах. Хлюпыла, подвывала и раскачивалась. А Михалыч Ваныч… Михалыч Ваныч вдруг тряхнул башкой и тоже загоготал, аж ногой притопывая, а отсмеявшись, наконец-то перестал наезжать и пустился в объяснения:

— Ты, это, извини. Все от службы никак не отойду. А там просто: приказал — сделали. Не сделали — по почкам или пулю в затылок. Гм… Короче, о чем я? Если Илья тебе интересен… — тут Михалыч Ваныч вдруг замолчал, поразмыслил и поправился: — Только серьезно, без всякой этой вашей… жоповерти бабской, не из-за бабок, а по-настоящему! Если так, то просто подпиши заявление на увольнение. Ты от этого по-любому только приобретешь. А у него будут руки развязаны в том смысле, чтобы начать клинья к тебе подбивать. Заставлять к нему в койку укладываться, понятно, никто тебя не будет. Даже я. Как пойдет, так и пойдет. А дальше… Ну что дальше? Не маленькие, чай, оба! Наладится у вас — я за друга, которому многим обязан, буду рад. Не наладится — опять-таки смотри выше: ты не в проигрыше. Ну? Будешь думать? Или сразу решишь?

И Тиша взяла да и решила! Вот просто не сходя с места! Больше всего боялась, что все сказанное Михалычем Ванычем — туфта. Что и после увольнения Клюв на горизонте так и не появится. И ошиблась. Потому что тот будто за углом ждал. А уж когда наступило лето, и довольная Машка отбыла по чуть ли не бесплатной путевке на море в детский лагерь («Я же говорил, что соцпакет — закачаешься!»), Тиша и охнуть не успела, как все закрутилось уже по-взрослому, по-настоящему.

Дом у Ильи был светлым и просторным. Да и стоял на большом лесном участке, вдали от соседских строений. Настолько, что на окнах даже занавесок не было. Это поначалу сильно смущало, но все же не до такой степени, как близость голого и возбужденного Клюева. Член у него, кстати, был вполне себе среднестатистическим, а вот опыт… Опыт, как показалось, имелся действительно из ряда вон выходящий. Потому что еще никогда в жизни Тише в постели не было так хорошо и как-то, что ли, свободно. Илья то зажимал, с силой подавляя сопротивление, то становился бесконечно нежен и даже в чем-то робок. Он требовал, а после только и делал, что спрашивал, как лучше, как хочется, как еще доставить удовольствие. И, кажется, возбуждался еще сильнее, наблюдая за тем, как Тиша в ответ смущается и блеет. Или на самом деле все с этой целью и делалось? Чтобы вогнать неопытную Тишь, стесняющуюся своего длинного, широкоплечего из-за спортивного прошлого и совсем невыразительного в смысле бюста тела, в состояние на грани побега, а после заласкать так, чтобы о таких глупостях и не вспоминалось. Губами, пальцами, членом… А главное словами. В это уж совсем верилось с трудом, но Клюв, обычно молчаливый в офисе, в постели оказался нежным болтунишкой.

Натрахавшись до полного оголодания, они отправились на кухню, где, честно поделив обязанности, приготовили немудреный ужин. А после ели и рассказывали о себе то, что к этому моменту еще не было открыто: о прошлой жизни, о людях, которые все это время шли рядом или, напротив, отваливались, убирались прочь. Илья, как выяснилось, был ранее женат на женщине, которую любил и уважал. Вот только умерла она совсем рано.

— А умирая, завещала быть счастливым. Просила только, чтобы не разменивался на глупых и пустых… И я честно старался.

— А мой бывший…

— Мне Мышь рассказала. Разные люди-то. Разные… И не куксись по этому поводу. Лучше иди ко мне. Это какая-то полная дичь, но я постоянно хочу к тебе прикасаться.

И он прикасался. Руками, губами, всем телом. И Тиша в ответ тоже изучала, сжимала, прикусывала и гладила. После очередного захода между ног с непривычки стало щипать, и Илья тут же затеял игру в доктора — заговорил специальным врачебным голосом, спрашивая, как же так получилось, что у пациентки болит столь интимное место. Тиша, понятно, тут же созналась в своем грехопадении: что трахалась с малознакомым, в общем-то, мужчиной несколько часов подряд и при этом хочет еще.

— Это какая-то болезнь, доктор?

— А вот мы сейчас посмотрим, — отвечал Илья и сползал вниз, раздвигая Тиши ноги. — Действительно, все очень сильно запущено! — с затаенным смехом, сообщил он позже, отвлекаясь от вылизывания «очага возбуждения». — И что же мы будем с этим делать? Мой что-то разгулявшийся маразм не позволяет вспомнить, как мы эту проблему решали ранее…

— Методом тыка, дедушка. Методом тыка…

Тело у Ильи было идеальным — стройным, сухощавым, жилистым. Никакой излишне фактурной мышцы, никаких новомодных татуировок, которые, как казалось Тиши, скорее пачкали, чем украшали кожу. Зато взгляд неизменно привлекали прекрасно вылепленные запястья и совершенные щиколотки. Но более всего нравилась спина Ильи — узкая в талии, широкая в плечах. Фактурная, гибкая, расчерченная на две половины узкой впадиной позвоночника и украшенная на пояснице двумя ямочками, которые так приятно было целовать.

— Ты такой красивый!

Собственные эмоции и ощущения были прекрасны. Но жарче всего становилось от реакции на происходящее самого Ильи: от его взглядов, его стонов… Ну и, конечно, несказанно радовал и расслаблял тот незатейливый факт, что в большом, крепко и надежно отстроенном доме звуки любви никак никого не могли побеспокоить. Мышенцию-то по возвращении из лагеря Тиша к Илье тоже привозила… Сначала — переживая и стесняясь. Потом, поняв, что дочь принимает Илью с легкостью и без лишних вопросов, — куда более свободно.

— Она у тебя чудесная. Я, кажется, сначала влюбился в нее, а уже потом в тебя, Тишь, — как-то сознался Илья и глянул виновато. — Ты меня вообще поначалу так дико раздражала…

— Врешь. Мне Михалыч Ваныч про твои хотелки на мой счет давно все слил.

— Желать трахнуть и беситься из-за твоих косяков и… скажем так, эмоциональных всплесков — разные вещи.

Тиша вздохнула, соглашаясь. О том, как дико и яростно она сама ненавидела треклятого Клюва, сообщать казалось стремным и вообще неразумным. Так что обо