69 - Рю Мураками

– Если протянешь лапы к Кадзуко, у тебя все равно ничего не выйдет, Кэн-ян, – угрожающе сказал Сирокуси, но когда Адама велел ему прекратить, он отпустил меня и начал улыбаться, повторяя: «Только шутка, шутка».

Адама объяснил ему, в чем дело.

– Ты ошибаешься, Юдзи. Кэн собирается снимать фильм. Помнишь ту восьмимиллиметровую камеру, которую мы получили от пацана? Она для фильма и была нужна.

– Фильм? Ну и что? Какое это имеет отношение к Кадзуко?

– Дело в том, что мы хотим пригласить Мацуи Кадзуко на главную роль, – вторгся внезапно я на СТАНДАРТНОМ ЯПОНСКОМ.

– Юдзи, впервые за всю историю существования Северной школы ее ученик снимает фильм. По-твоему, кто еще может быть ведущей актрисой? Если нам не удастся уговорить Мацуи Кадзуко, кто тогда будет играть главную роль? – миролюбиво сказал Адама.

Лицо Сирокуси вдруг просветлело.

– Да, вы правы. Кто еще, кроме Кадзуко...

– Согласен? Если Кэн не увидит ее, как он сможет составить о ней правильное мнение?

После этих слов Адама Сирокуси несколько раз кивнул, взял меня за руку и сказал:

– Я все понял. Но постарайтесь снимать ее так, чтобы она выглядела не хуже Асаока Рурико.

Он пробрался сквозь толпу, пихая собравшихся в спины, чтобы освободить для нас проход. Сирокуси воодушевила идея, что Кадзуко станет звездой нашего фильма. Он громко распинался о том, что ведущим певцом будет Иси-хара Юдзиро, Мацуи Кадзуко будет исполнять роль водителя автобуса, выросшей в детдоме, а ему самому хотелось бы сыграть крутого. Наблюдая за всем этим, Адама прошептал мне на ухо: «Кэн, так не пойдет! Я уверен, что, если Мацуи Кадзуко увидит состав участников, она откажется сниматься». Если бы Кадзуко увидела нас в этот момент с Сирокуси, тупо повторяющим: «Кино, кино, кино, кино...», она бы нас прокляла вместе с Сирокуси. Адама прекрасно это понимал. Почему-то она на дух не переносила Сирокуси.

– Кэн, почему бы тебе самому не пойти и не проверить? Вероятно, Кадзуко сейчас в комнате за сценой.

– О чем ты говоришь? Там же будут одни девчонки!

– Ты все еще в Клубе журналистики?

– Да.

– Не можешь сказать, что пришел для сбора материала для публикации?

Тогда я один отправился в святая святых, где находились красотки Английского театрального клуба.

Когда я оглянулся, то увидел, что все в аудитории жестами поддерживают меня. Некоторые махали ученическими фуражками с криками: «Давай, Кэн!» Тем временем Адама пытался успокоить Сирокуси, который порывался пойти за мной следом.

В комнате стоял запах цветов. Хотелось запеть «Daisy Chain» группы «Tigers». Цветущие девушки среди цветочных ароматов упражнялись в English. Я не знал, с чего начать: «Э-э», «Извините» или «Добрый день», – но чувствовал, что это с самого начала будет проигрышем. Я пытался подобрать подходящие слова, но в голову ничего не приходило. Когда я уже собирался выдать что-нибудь по-английски, появился преподаватель Ёсиока, курирующий Английский театральный клуб. Неприятный тип средних лет с напомаженными волосами, гордившийся тем, что он всегда носит английский костюм.

– В чем дело? – спросил он, подразумевая: что ты осмеливаешься делать в этой комнате, в святая святых?

– Я из Клуба журналистики. Меня зовут...

– Кажется, Ядзаки? Я тебя знаю. Разве я не преподавал в вашем классе грамматику?

– Совершенно верно.

– Как ты можешь говорить «совершенно верно», если тебя никогда не было на занятиях?

«Влип!» – подумал я. Никак не мог предположить, что здесь появится этот учитель и начнет разговаривать таким тоном. Мое положение было более чем уязвимым. Сколь бы мерзким он ни был, но я знал, что он никогда не ударит ученика, и спокойно прогуливал почти все его занятия. Я пропустил и зачетный экзамен после первого семестра. Он пристально смотрел на меня сквозь очки в черной оправе.

– Ну, и зачем ты сюда явился? Не рассчитывай, что сможешь поступить в Английский театральный клуб.

Из комнаты донеся звонкий смех. Красавицы слышали наш разговор. Теперь я уже не мог отступать.

– Я пришел собрать материал для статьи.

– Какой еще материал?

– О ВОЙНЕ ВО ВЬЕТНАМЕ.

– Мне про это ничего не известно. Знаешь, как положено это делать? Вначале ты получаешь разрешение у куратора Клуба журналистики, потом учитель беседует со мной, и если я соглашаюсь, то даю согласие. Сам ты ничего не можешь предпринимать.

Не только в Токио, но и на Кюсю журналистские клубы при старших классах превратились в источники смуты. Членам других клубов не разрешалось поддерживать с ними отношения. Школьное начальство больше всего боялось, что ученики могут создать свою организацию. Дошло до того, что даже собранные и подготовленные материалы мы были обязаны отдавать на проверку нашему куратору. Устраивать свои собрания нам вообще запрещалось. Совет учащихся одобрил такую систему. Дирекция использовала послушный совет учащихся, чтобы создать видимость, что ученики имеют право самостоятельно принимать решения.

В сущности, такой могла бы быть тюрьма или колония под контролем военных властей. Блевать от этого тянуло.

– На самом деле, я пришел сюда не для сбора материала.

– Тогда зачем же?

– Мне нужно кое с кем поговорить.

– Помилуй! Ты разве не видишь, как мы все заняты? Ни у кого нет даже минуты свободной!

Из комнаты, где девочки разбирали текст английской пьесы, донеслось хихиканье. Половина из них не обращала на нас с Ёсиока никакого внимания, другая же половина с интересом наблюдала за происходящим. Мацуи Кадзуко пристально смотрела на нас, прижав карандаш к щеке. Глаза у нее были, как у олененка Бемби. Ради таких глаз мужчина готов идти в бой.

– Как это глупо, – щелкнув языком, сказал я.

– Что значит «глупо»? – удивился Ёсиока.

– Ваш Шекспир – глупость. Сэнсэй, ведь во Вьетнаме ежедневно гибнет несколько тысяч людей, а у вас – Шекспир.

– Что?

– Посмотрите в окно на эту гавань. Ежедневно из нее выплывают американские военные суда, чтобы убивать людей.

Ёсиока растерялся. Провинциальные учителя не знают, как вести себя с радикальными учениками. Обычный учитель просто влепил бы затрещину, но этот был не таков.

– Я сообщу об этом учителю, курирующему Клуб журналистики.

– Сэнсэй, а вам нравится война?

– О чем ты говоришь?

Ёсиока пережил войну и, вероятно, сильно настрадался. Он изменился в лице. Упоминание о войне очень удобно: всегда выручает в спорах с преподавателями. Учителя не могут возражать, поскольку им положено говорить, что война была злом. Поэтому они стараются избегать этой темы.