Самая страшная книга 2014 - Алексей Жарков

Мухе вдруг захотелось помолиться, но ни одного нужного слова на ум не пришло.

— Эй, Хвощ! — позвал он шепотом, — Ты там?

Ответом была тишина. Сжав кулаки, он осторожно подобрался к занавесу и, приподняв его — ткань оказалась легкой и приятной на ощупь — шагнул за…

Такого Муха еще никогда не видел. Это совсем не походило на детдом. Огромный, погруженный во мрак зал, полный удобных с виду кресел, и ярко освещенная пустая сцена. Под ногами — мягкий зеленый ковер, а на потолке — величественные хрустальные люстры, потухшие, но оттого не менее прекрасные.

— Пришел все-таки? — раздался сбоку знакомый голос.

Хвощ сидел на ближайшем кресле и, что удивительно, был одет в аккуратный черный фрак, сшитый точно по фигуре. Такие носят пушкинские герои на картинках в учебниках литературы.

Облегченно вздохнув, Муха прошептал:

— Эй, ни хрена себе… ты где такой костюм надыбал?

Хвощ мотнул головой:

— Неважно. Твой билет.

Муха, все еще не совсем уверенный в реальности происходящего, протянул ему бумажку, которая перестала светиться, как только он миновал занавес.

— Отлично, — Хвощ взял ее, рассмотрел и вдруг порвал надвое, — Теперь ты можешь пройти. Уже совсем скоро! Иди за мной.

И он повел его по проходу между рядами кресел вниз, к сцене.

— Ты что… билетер, так? — спросил Муха, с трудом припомнив нужное слово.

— Да. И распространитель. Это по-любому лучше, чем стать актером. Мы договорились, — Хвощ изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал, но выходило не очень, — Договорились.

— С кем?

— С хозяином театра.

— Слышь, — Муха пропустил последнюю реплику мимо ушей, — а откуда здесь все это взялось?

— Не знаю. Может, всегда было.

— Да не гони! Такая махина не влезет в детдом.

— А кто тебе сказал, что это детдом? Это театр. Хозяин говорит, весь мир — театр. Вот, садись.

Хвощ указал на кресло в середине первого ряда, прямо перед сценой.

Муха подозрительно огляделся. Темнота скрывала зал вокруг, но он был уверен, что, кроме них, здесь никого больше нет. Почти уверен.

— Садись, садись, — настаивал Хвощ. — Представление сейчас начнется.

— Какое представление? — Муха сел, чувствуя, как внутри растет злоба. Чокнутый оказался прав. Черт его знает, как, но прав, и это не давало покоя, зудело где-то в глубине сознания черным ядовитым комком. Хотелось встать и с размаху двинуть в эту потную невзрачную харю. Уж драться-то он умел. Всего пара ударов, и ушлепок во фраке будет валяться на полу…

— Сценка, — пояснил Хвощ, опускаясь в соседнее кресло. — Обычно в кукольный театр ходит много народу, но сегодня… тут все специально для тебя.

— Для меня?

— Да. Ты же хотел увидеть. Вот и дождался. Приехали к тебе одному.

— Э, погоди… а комендант, там… дежурные, воспитатели — знают?

— Какой комендант? Забудь, — нервно усмехнулся Хвощ и тут же, ткнув соседа локтем, шепнул: — Все! Замолчи!

Заиграла негромкая музыка, и на сцену вышли две куклы. Вернее, это сначала они показались Мухе куклами, потом он пригляделся, и волосы у него на загривке зашевелились. На сцене стояли дети — двое мальчишек его возраста. Бледные лица, ввалившиеся щеки, полузакрытые глаза. Оба казались измученными, истощенными и вряд ли соображали, что с ними происходит.

Сквозь кисти, ступни и шеи «кукол» были продеты тонкие, отливающие медью нити, уходящие далеко вверх, в густую тьму, где неведомые чудовищные кукловоды готовились к представлению.

— Охренеть! — Муха испуганно повернулся к Хвощу. — У них реально ладони проволокой проткнуты?

— Это театр, — прошептал тот в ответ, — Никогда нельзя сказать, что реально.

— Не парь мозги…

— Смотри лучше! Тебе понравится.

Марионетки неуклюже поклонились, и спектакль начался. Глядя на их дерганые, судорожные движения, Муха морщился от отвращения. Совсем рядом, всего в паре метров от него, с глухим стуком бились об пол босые ступни, безжизненно мотались из стороны в сторону головы. Это было жутко и в то же время завораживало, намертво приковывало взгляд. Муха думал о боли, о том, могли ли они чувствовать ее в пробитых конечностях, и пальцы его впивались в подлокотники так, что побелели костяшки, в животе похолодело. Он не хотел видеть, но боялся, что если отвернется или закроет глаза, то кто-нибудь — может, Хвощ или один из «актеров» — дотронется до него, и тогда он не выдержит и закричит.

Через некоторое время, несмотря на все усиливающийся страх, Муха начал улавливать некий смысл в представлении, идущем пока без всяких слов. «Куклы» кого-то напоминали ему. Один из изувеченных мальчишек, тот, что повыше, был одет в странно знакомую джинсовую куртку, подбородок и щеки его покрывала серая краска, а волосы были нелепо взлохмачены. Второй носил за спиной ранец. Обычный детский ранец, с Дональдом Даком. Он сам носил такой в начальной школе. Это все что-то значило, но вот что именно, Муха еще не мог сообразить. Паззл, кусочки которого разыгрывались на сцене, никак не желал собираться воедино.

И только когда высокий повесил на драпировку фотографию какой-то женщины, Муха понял. Зубы его застучали.

Он ведь никому никогда не рассказывал о своих родителях, держал все в себе, хранил, берег, как сокровище. Откуда им известно?! Хвощ на соседнем кресле беззвучно смеялся, а по щекам его текли слезы. Этот психованный урод за все ответит, за все получит. Но позже — сейчас Муха должен был досмотреть.

На сцене мальчик-марионетка в джинсовой куртке ударил кулаком по фотографии. Брызнули в стороны осколки, исказился любимый образ. Второй мальчик, изображающий тихого забитого второклассника, медленно подошел, и первый протянул к нему руку — кто знает, для чего, может, чтобы просто потрепать по волосам. Но второклассник увернулся и зашагал прочь.

— Вернись немедленно, сукин сын! — Голос шел откуда-то из глубины, из-за сцены, и в нем было мало человеческого. Вздрогнув, Муха сжался, словно опасался удара. Он знал, что сейчас произойдет.

Школьник развернулся, и в руке его оказался нож. Короткое, едва уловимое движение — лезвие вошло в живот мальчика, изображавшего отца, тот жалобно вскрикнул и отшатнулся. Еще один взмах, еще один. Отец падает на колени, истекая кровью, и тут сын с размаха бьет его ножом в горло, а потом в лицо.

Муха вскочил с кресла и, оттолкнув пытавшегося ему помешать Хвоща, помчался вверх по проходу. Прочь, прочь отсюда! Но на середине он вдруг замер, от ужаса не в силах ни крикнуть, ни вдохнуть. Впереди, в непроглядной темноте, кто-то стоял.

— Не понравилось? — раздался голос, вкрадчивый, но глубокий.

Муха сжал кулаки и крикнул, собрав остатки храбрости: