Под девятой сосной в чистом поле - Валерий Гусев

Тетя Тамара еще раз осмотрела замки и подтвердила:

– Никаких отмычек – двери отпирались родными ключами. Вообще-то надо бы и замки на экспертизу изъять. Но это позже.

– А вы, батюшка поп, – сказал участковый дядя Андрей, – хорошенько подумайте, кто из вашего окружения мог воспользоваться ключами.

– Сторож вне подозрения, – сразу же сказал отец Леонид. – И я тоже.

– Вот и подумайте, – сказал следователь. – Поехали в отдел, ребята. У нас времени в обрез и работы невпроворот.

– А что такое? – спросил участковый.

– Начали группировку Халитова разрабатывать.

– Давно пора.

И они пошли к машине. А Лешка еще повертелся возле отца Леонида и вдруг сказал:

– Дядя Леня, а если у жуликов есть ключи, то они опять в любое время могут снова забраться в храм и еще что-нибудь стащить.

– А ведь ты прав! – Отец Леонид, подхватив полы рясы, бросился вниз с холма. Алешка за ним. – Стойте! Стойте!

Машина остановилась.

Отец Леонид, горячо жестикулируя, высказал свои опасения.

– Предусмотрено, – успокоил его участковый. – Я пригляжу.

«И я тоже», – решил про себя Алешка.

Ближе к вечеру на входную дверь храма на всякий случай сторож Савелич приладил мощный засов. Правда, подходящего замка к нему пока не оказалось.

– Вот поеду в город, – кряхтя пообещал старик, – и куплю сюда замок вот с таким ключом, – и он во всю ширь развел руки.

Будто чем больше ключ, тем надежнее замок. А засов некоторое время оставался без дела. До одной ночной поры…

Я часто думаю, почему мой младший брат все время вмешивается в чужие дела? Почему он не остается равнодушным к чужим трудностям и бедам? И самое интересное – ответы на эти вопросы у меня получаются все время разные. А все потому, что у Лешки его принципы тоже меняются с годами. Он взрослеет. В детском саду он заступался за своих друзей, когда их, на Алешкин взгляд, незаслуженно наказывали. В школе он воевал за озорников-одноклассников, если считал, что они, что-нибудь натворив, поступили все-таки справедливо. Он и за меня не раз вступался перед родителями, когда было нужно. А вот сейчас Алешка уже страдает за всю Россию, никак не меньше. Ему, видите ли, «за державу обидно».

Да, взрослеет пацан. Но все равно остается моим младшим братом.

Правда, сам он об этом частенько забывает.

– Молодец, Дим! – похвалил он меня, когда вернулся с «задания». – Надеюсь, ты не устал? – И, не дожидаясь ответа: – Сегодня будем дежурить всю ночь.

– Еще чего!

– Разговорчики! – это он выдал маминым тоном. Я его хорошо запомнил со своих ранних лет, когда пытался отделаться от нелюбимой до ужаса овсянки. – И приготовь на всякий случай березовую дубинку покрепче.

Не слабо!

Когда стемнело, мы забрались на чердак нашего вагончика. Конечно, чердаком это низенькое помещение под крышей с узеньким окошком можно считать только условно. В прошлом году мы с Алешкой устроили себе здесь спальные места. А в этом году… А в этом году мы постоянно стукались головами о стропила. Подросли, значит, не только наши березы, но и мы сами.

Алешка захватил с собой ватное одеяло и расстелил его возле окошка. Которое больше напоминало не окно, а щель в танковой башне.

Мы улеглись и стали наблюдать. Видно отсюда было здорово. Все как на ладони. Дачный поселок с огоньками в окнах. Церковь на горе. Дальний лес. Темная, извилистая полоска реки. Уснувший пруд.

Ночь становилась все глубже и глубже. Поселок погружался в сон – все стихло, огоньки в домах погасли. Дачники ложатся пораньше. Чтобы пораньше встать и взяться за грабли, лопаты и топоры.

– Жестковато, – проворчал Алешка. – Завтра, Дим, оборудуешь здесь наблюдательный пункт. Поудобнее.

– Ага. – Я зевнул во весь рот. – Телевизор с видачком притащу. Плеер. Банку с вареньем. Кастрюльку с макаронами.

– Не зевай так смачно, – попросил Алешка, не обращая внимания на мою насмешку. – Зевота, Дим, кто-то сказал, очень заразительна. – И зевнул так, что даже зубами лязгнул.

Из-за церкви поднялась красная луна. И на ее фоне что-то беспорядочно замелькало. Какая-то шустрая мелочь.

– Жулики, что ли? – Я положил голову на руки. Глаза слипались.

– Летучие мыши, – объяснил Алешка. – Они на колокольне живут. Мне дед Савелич показывал.

Во! Он уже успел и с дедом подружиться, и на колокольню слазить.

– …Такие симпатичные, Дим, – продолжал Алешка. – Хватит зевать! Висят себе в уголочке, среди паутины, крылышки подобрали… А мордочки у них, Дим, как у маленьких поросят.

Мне эта любовь к мышкам и лягушкам, мягко говоря, не понятна. У меня от них мурашки по спине бегают. От неприязни. У Лешки – мурашки тоже бегают. Но от восторга.

А летучих мышек становилось все больше и больше. Вот уже такое стадо образовалось, что заслонило собой красную луну. Стало мне совсем темно. И я уже больше не зевал. Зеваешь, когда спать хочется. А я уже, оказывается, вовсю удовлетворял свою потребность в глубоком здоровом сне на свежем воздухе. Да на ватном одеяле.

Но я этого еще не знал. А узнал, когда Алешка чувствительно ткнул меня в бок и жарко прошептал:

– Вот он! Пошли!

Я открыл глаза. Луна была уже совсем в другом месте, и не красная, а ослепительно белая.

– Ты чего? – буркнул я.

– Дим, он там! В церкви! Я видел – там на секундочку фонарик сверкнул. Пошли! – И он потянул меня к лестнице. – Дубинку захвати! Пригодится.

Мы скатились с чердака, выскочили за калитку и побежали к церкви, спотыкаясь в темноте.

– Не пыхти! – шепнул Алешка. – Спугнешь.

По мне уж лучше спугнуть. Пока нас самих не спугнули.

– Я гляжу, Дим, – рассказывал на бегу Алешка, – и ничего не вижу. Вдруг у двери фонарик сверкнул. И опять темнота. А потом внутри он опять на секундочку зажегся. Тихо! Оставайся здесь, будешь меня подстраховывать. Если что – дубинкой по башке.

– Кого? – удивился я. – Тебя?

Алешка прыснул в кулак – будто мышка чихнула.

– Кто подвернется. Потом разберемся. Стой здесь.

Он бесшумно поднялся по ступеням к двери, прислушался и тихонько задвинул засов.

– Все! Попался!

– Кто?

– Жулик – вот кто! Беги за участковым, а я за дядей Леней.

Участковый жил неподалеку, на краю дачного поселка. Там стоял такой двойной дом – в одной половине была комната участкового для приема населения, а в другой жил он сам, со своей семьей в виде молодой жены по имени Катерина. В обеих половинах было темно.