Жить и умереть свободным - Сергей Зверев

При этих словах собеседника Прелясковский почему-то разнервничался, да так сильно, что сразу же налил себе еще спирта.

– Да ведь ты в тайге один будешь, без свидетелей! Пойми: вчера это чудовище бомжа схавало, сегодня – меня… или кого-нибудь из моих родных. А завтра – тебя!

– А вот меня оно точно не схавает! – успокоил охотник-промысловик. – Я-то таежные законы знаю!

– …и вообще: ты у меня договоришься! – продолжил правоохранитель, словно бы не расслышал реплики. – На тебя, ранее судимого, карабин зарегистрирован. А кто тебе его позволил – забыл?

– А я уже давно реабилитирован, у меня и справка есть, – вставил Миша, однако мент никак не отреагировал на эту реплику.

– Не забывай, что я тут и разрешительный отдел, и прокурор, и вообще – единственная верховная власть! – напомнил Прелясковский с нескрываемым высокомерием. – Ты хоть это понимаешь?

– Закон тайга, медведь хозяин, – напряженно прищурился Миша. – Ладно, не кипешуй. Давай сделаем так. Ты привези мне официальное разрешение на отстрел тигра-людоеда, на соответствующем бланке, с печатью и подписью, вот тогда я буду им заниматься. А без этого – извини, никак. Ты ведь мне конкретную уголовную статью предлагаешь. Любоваться балдохой сквозь решку мне больше не хочется… Насмотрелся в свое время.

И тут Прелясковский неожиданно согласился.

– Официальное разрешение, говоришь? Хорошо, сделаю. Только тогда уговор такой: ты тигра не просто пристрелишь, а мне еще и тушу принесешь. Со шкурой, клыками, хвостом, печенками-селезенками… ну, и всем остальным. За соответствующее, как говорится, вознаграждение. Только не от меня лично, а от поселковой администрации. Договорились?

– Когда принесешь, тогда и договариваться будем, – бросил хозяин избушки. – Что-то еще?

Начальник РОВД промолчал, захрустел соленым груздем. Глянул в угол, где на растяжке сушились уже выскобленные собольи шкурки. А затем произнес как бы невзначай:

– А все-таки зажиточный ты мужик, Миша! Наверное, кроме мехов, у тебя тут еще полные кладовые мороженой птицы и зверя?

– Не без того, – безо всяких эмоций ответил промысловик. – А еще соленые грибы, мороженые ягоды, мед, сушеные травы.

– И питьевой спирт, наверное, имеется?

– Привожу из Хабары, когда там бываю. Исключительно для хозяйственных нужд.

– А благодаря кому ты стал таким вот зажиточным? Благодаря своему оружию, рабочему, так сказать, инструменту. А кто тебе разрешение на этот карабин выписал? – бесстыдно напомнил мент. – Кстати, оно у тебя через два с половиной месяца заканчивается, другое надо будет оформлять. Ко мне пойдешь или в Хабару за тридевять земель поедешь?.. Я-то не настаиваю. Есть лишнее время – езжай в Хабаровск. Нет – подскочи на своей машине ко мне в райотдел, договоримся. Надеюсь, ты меня правильно понял?

Спустя минут двадцать поселковый правоохранитель, прижимая к груди пакет с дежурными подарками (мороженый глухарь, спирт, кедровое масло, нельма и выделанная соболья шкурка), двигался по протоптанной в снегу дорожке к своему «уазику».

А Миша, закинув за спину карабин, экономным шагом таежника уходил на лыжах в дремучую тайгу. Верный пес Амур бежал следом. Охотник тщательно прокладывал лыжню по свежему снегу, прикидывая маршрут, рассчитывал время. Каратаеву хотелось вернуться к себе еще засветло. Хотя и понимал, что теперь, когда в тайге объявился тигр-людоед, планировать что-нибудь наперед решительно невозможно…

* * *

Поселок Февральск, построенный еще сталинскими зэками в тридцатые годы прошлого века, когда-то был весьма многолюден. По слухам, еще лет тридцать назад тут жили почти сорок тысяч человек. Пик расцвета пришелся на семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века, когда неподалеку прокладывали ветку Байкало-Амурской магистрали. Тогда среди тайги появились поликлиника, новая школа, четыре асфальтированные улицы и даже Дом культуры. Однако теперь Февральск являл собой жалкое зрелище, и население поселка уменьшалось день ото дня. Народ с Дальнего Востока массово бежит на «Большую землю», то есть в Центральную Россию. Причин этому много: нечеловеческие условия жизни, суровый климат, отсутствие нормальной медицины, прогрессирующая нищета и невероятный беспредел местных властей… Да и «северные надбавки» давно уже отменены; сегодняшний Дальний Восток – это край огромных просторов и маленьких зарплат.

К тому же условия жизни в Приморье весьма специфические. Хронический недостаток витаминов приводит к тому, что уже к тридцати пяти годам у половины населения вставные зубы. Туберкулез, цинга и даже хроническая дистрофия тут тоже нередкие гости. Немногие могут такое вынести.

Так что теперь в поселке насчитывалось не более двенадцати тысяч населения. Те, кто помоложе да поамбициозней, давно уехали из Февральска в Центральную Россию. Остальные, преимущественно пенсионеры, доживали свой век тут. Рабочих мест в Февральске было немного: небольшая консервная фабрика, лесопилка да вертолетная часть на окраине. Поселковая жизнь была чудовищно убогой в своем однообразии. Серые рабочие будни, похожие друг на друга, как пуговицы на солдатской шинели, редкие праздники с дикими пьяными загулами, «ершик» в пивнухе по поводу выплаченной зарплаты… Местные нравы не отличались высокой моралью. В Февральске пили абсолютно все мужчины и большая часть женщин, притом пить начинали не позже, чем с четырнадцати. Тотальное воровство и незамысловатый разврат были нормой жизни для большинства. Посельчан не смущали ни малолетки, начинающие трахаться с двенадцати, ни десятиклассницы, по нескольку раз переболевшие «сифоном», ни пьяные драки, которые случались на февральских улицах по три-четыре раза в неделю. Да и невероятное количество бомжей, облюбовавших Февральск из-за близости к БАМу, также растлевало сельчан. С каждым днем бомжей становилось все больше и больше, равно как и нелегалов-китайцев, которые пачками прибывали из-за Амура под видом челноков-торговцев, но возвращаться в Поднебесную не спешили.

Однако и все без исключения местные, и бомжи, и даже недавно прибывшие китайцы прекрасно знали Михаила Каратаева. Человек этот был в Февральске личностью очень известной: потомственный охотник-промысловик, ветеран последней войны на Северном Кавказе, лучший таежный следопыт во всех здешних краях…

Каратаев происходил из «кержаков» – так испокон веков называют в Сибири и на Дальнем Востоке староверов, чьи предки перебрались сюда еще в восемнадцатом веке от притеснений московских царей. Люди эти отличаются не только редкостным трудолюбием и похвальной трезвостью, но и неиспорченной нравственностью. Скиты и поселки староверов всегда выделялись чистотой и ухоженностью – особенно на фоне «разлюли-малины» бывших зэков и отставных вертухаев, массово оседавших неподалеку от исправительных лагерей в шестидесятых-семидесятых. Среди староверов практически никогда не встречалось нищих, брошенных детей и чудовищного распутства, как это можно наблюдать в Приморье на каждом шагу. Выходцы из староверческих семей никогда не пили и не воровали. Безделье считалось одним из тягчайших пороков.